Джастис медленно моргает и осматривает пустую сцену. Он всё делает неспешно. Джон иногда думает, что даже струю в туалете он пускает в режиме замедленного действия. Закончив, Джастис поворачивает голову и впивается взглядом в Дольфа. Даже от того, что он видит, его лицо остаётся непроницаемым, как у лучшего менеджера по продажам, разве что улыбки не хватает. Но в этом он как раз стабилен.
—Что значит – простыл? Малец, ты, верно, забыл, что завтра концерт.
Джону приходится себя одергивать, чтобы не вмешиваться. Стоит ему сказать только слово, как для Дольфа это будет значить провал, конец, трагический финал. Назвать можно как угодно, но итог один – Джастис не простит слабости. Именно поэтому сейчас, когда непроизвольный кашель на репетиции уже выдал болезнь, Дольф продолжает делать вид, что здоров.
— Я помню, мистер Джастис, я смогу выступить, — и хоть он пытается говорить бодро, его голос настолько ослаблен, что выступить Дольф смог бы разве что в последний путь.
Ещё несколько секунд Джастис буравит Дольфа взглядом, а затем шумно выдыхает и трёт переносицу.
— Сознательный какой... Проваливай лечиться. Если через три дня не появишься, можешь собирать вещи.
— А как же концерт? — хрипит Дольф, устав притворяться здоровым.
— Он выступит вместо тебя.
Джон не сразу понимает, что палец Джастиса направлен точно в его грудь. Он даже оборачивается на всякий случай: вдруг сзади стоит кто-то из студентов.
— Я?
— Ты. Всё, разошлись по местам, — потеряв к Дольфу интерес, он поворачивается сначала к Йону, а потом к Ноте, — здоровяк, вторую часть в миноре и активнее. Милая, шевелись, позже думать будешь.
Наблюдая за тем, как группа поднимается на сцену, Джон сначала не воспринимает слова Джастиса всерьез, но когда Чип садится за барабаны, а дверь за Дольфом закрывается с обратной стороны, понимает, что все ждут только его.
— Что-то я не припоминаю, чтобы брал на обучение глухих, парень.
Обычно, когда Джастис говорит таким тоном, все вздрагивают и бегут выполнять даже те задания, которые он ещё не озвучил. Джон знает это. И знает, как отвечать.
— Зато я помню, что не брал на себя обязанности вокалиста.
Пока Джастис молчит, ещё можно исправить ситуацию извинением и покорностью, но Джон вместо этого складывает руки на груди и наклоняет голову набок. Он даже не обращает внимания на повисшую тишину в концертном зале, которую Джастис прерывает голосом, неожиданно наполненном эмоциями.
— Что входит в твои обязанности – решаю я. И если ты сейчас же не залезешь на сцену, можешь обратно плыть на остров, откуда вынырнул.
Джон уже сжимает кулак и готовится парировать, но краем глаза замечает едва заметное мотание головы Ноты. Все ждут, все наблюдают. Закатить глаза – самое малое, что Джон может сделать, прежде чем подняться на сцену, схватить гитару и встать напротив микрофона со сжатыми губами. Как будто ничего не было.
Всего короткий кивок и Чип отбивает одну из песен Джона. Вслушиваясь в музыку, Джон думает о том, что группа понимает его намного лучше, чем казалось. Взять хотя бы Ноту, чьё предостережение избавило Джона от проблем. Стоит ему улыбнуться этой мысли и начать петь, как чёртов Джастис поднимает руку.
— Не это. По списку.
— Но... — Джон оглядывается на Ноту. Если свои песни он ещё мог исполнить, то Хэллоуинская программа создавалась под Дольфа. Словно прочитав его мысли, Нота пожимает плечами. Джон снова пробегает глазами по списку и на всякий случай напоминает, — эти треки Дольф поёт.
— Сегодня ты вместо него, — от невозмутимости Джастиса лицо Джона перекашевается, но, поняв, что выбора нет, он кидает в микрофон нейтральное "хорошо" и кивком даёт Йону сигнал начинать.
Как просто и легко исполнять эти песни дуэтом с Дольфом где-нибудь в барах Глиммербрука, когда голосом руководит алкоголь и полная безответственность. Но без Дольфа, алкоголя и с куратором-надзирателем, они звучат не так, и на припеве чёртова рука, чёртова Джастиса снова поднимается.
— Это что сейчас за вой был? Парень, тебе яйца ширинкой прищемило? — он это говорит так лениво со своей фирменной хрипотцой, словно только что проснулся. — Заново.
Разрываясь между желанием вцепиться Джастису в глотку и тягой приложить свой кулак к его лицу, Джон молча шевелит желваками, пытаясь испепелить его взглядом, а потерпев неудачу, подчиняется и начинает выступление сначала. Настроиться получается не сразу, и первый куплет Джон чуть ли не рычит в микрофон. А когда слово "заново" за последние десять минут звучит в четвертый раз, он отшвыривает стойку с микрофоном так, что она с грохотом падает на сцену, и звоном перекрывает хрипоту Джастиса.
Оценивать его реакцию нет ни желания, ни сил, и всё что остаётся Джону, это резко развернуться спиной к залу, закрыть глаза, запустить руку в волосы и с силой сжать пальцы. Легче не становится, но так хотя бы получается сдерживать эмоции.
— Если ты закончил, то поднимай микрофон и начинай заново.
На голос Джон поворачивается с гримасой злости и удивления. Если бы его глаза умели метать стрелы, то все они были бы направлены в Джастиса. Ответ он произносит по слогам, из-за чего каждое слово звучит язвительнее следующего.
— Я не могу.
— Можешь.
— Нет! — гаркает он и разводит руками. — Чего вы добиваетесь? Я не умею петь как Дольф. — И пусть он не кричит, фраза "Не умею" мерзко звенит в ушах на повторе. Здесь нельзя не уметь.
Джастис выдерживает его взгляд с привычной бесстрастностью и, сложив руки домиком, облокачивается на стол.
— Разве я сказал тебе петь как он?
Вопрос оказывается настолько неожиданным, что Джон почти сразу отвечает:
— Нет.
— Тогда какие проблемы, парень? — Джастис встаёт из-за стола и вальяжно, словно только слез с лошади, подходит к сцене. Не дожидаясь от Джона ответа, он обращается ко всем. — Если вы думаете, что пользуетесь особыми привилегиями, то вы сильно ошибаетесь. Вы сюда попали только потому, что я увидел в вас намёк на талант и желание учиться. Если вы умеете только подражать другим, то забирайте документы и не тратьте моё время. Здесь вас никто не держит. А хотите остаться – будьте добры выложиться на полную и показать, что музыка это не только набор звуков. Их создаёт и дятел. Только эмоции заряжают других, а не ваше умение извлекать звуки из инструментов. И только эмоции запоминаются. Безэмоциональное дерьмо мне здесь не нужно. — Закончив, он несколько секунд молча смотрит на всех, а потом возвращает взгляд к Джону и повторяет, — а теперь, парень, если тебя всё устраивает, бери чёртов микрофон и начинай заново.
И Джон слушается. Как бы это ни казалось легко, ему приходится несколько раз начинать сначала. Изгнание из себя чужого голоса, манер, кажется похожим на травлю тараканов: ты от них избавляешься, а они возвращаются, как ни в чем не бывало. Но на этот раз Джон ни слова не говорит о том, что чего-то не может. Спустя несколько часов, когда живот уже болит от перенапряжения, а пальцы чуть ли не сводит от струн, Джастис заканчивает репетицию.
— Хватит. Уже лучше. Отдыхайте, завтра в час генеральная, и чтобы без сюрпризов. Сорвете концерт, следующий будете давать в метро. Джон, подойди.
Отложив гитару, Джон спрыгивает со сцены и, растирая руки, выполняет просьбу. Джастис не стал для него приятным человеком, вряд ли он вообще таким может быть. Но в нём есть что-то, что Джону хотелось бы видеть в своей жизни чаще.
— Что-то не так?
— Нет, всё в порядке. Мне нужно чтобы завтра в девять ты со мной съездил за костюмами и аппаратурой в Твинбрук, сможешь?
— Смогу. Правда, я думал, костюмы уже привезли.
— Должны были, но не привезли, — не глядя отвечает Джастис и, звеня связкой ключей, делает шаг в сторону выхода. И в этот момент Джон видит в дверях мисс Чигот. Её ярко-накрашенные губы обнажают белые зубы, и в зал вместе с цокотом шпилек проливается мелодичный голос.
— Мистер Джастис, вы опять мучаете своих учеников?
Ей меньше тридцати, она пьет латте с миндальным сиропом, читает Беккета и до сих пор снится Джону. Менее одетой, чем он видит её в университете. Дважды в неделю он пропускает лекции по Всемирной истории, предпочитая сдавать материал лично раз в месяц. И дело не в том, что ему не нравится история, а в том, что уже после второй лекции такой график ему предложила сама мисс Чигот. Она тоже его узнала, Джон уверен в этом, хотя комплимент его знаниям в области истории и потешили его эго. Но на что бы она ни рассчитывала тогда, подчеркнуто-вежливый тон сошёл на нет уже после первой консультации. Он приносит ей рефераты на какие-то исторические темы, а остальные час двадцать они обсуждают политику, музыку и современное искусство. И ни слова о прошлом.
Джастис игнорирует её с той же легкостью, с которой еще недавно игнорировал раздражение Джона.
— Тогда завтра в девять у кампуса.
Джон утвердительно мычит и несколько секунд смотрит, как историк и куратор музыкальной группы вместе выходят из зала, а затем разворачивается и подходит к друзьям. И если Нота встречает его привычным ворчанием на усталость, то Чип чуть ли не выпрыгивает из штанин, показывая Джону телефон с открытым чатом.
— Морти подогнал билеты на топ-рейсинг, прикинь! Погнали, а? Через три часа заезд, мы ещё успеем на автобус!
Джон выхватывает телефон и пробегает взглядом по сообщению. Мисс Чигот выходит из головы моментально. Сколько потребуется кубометров воздуха с дорожной пылью и ароматом жжёной резины, чтобы восстановить нервы? Ответ – столько, сколько можно вдохнуть благодаря халявным билетам на автогонку.
***
Свист тормозов, рёв двигателей и визги с трибун смешиваются с горячим облаком дорожной пыли и запахом жжёной резины. Еще в школе, благодаря отцу Кати, Джон научился анализировать поведение гонщиков на трассе и заведомо определять победителя. И теперь, когда его прогнозы оказываются верны, это приносит ему некое удовлетворение от осознания того, насколько люди зависимы от привычек, и их так легко прочитать. Вот и сейчас Джон неотрывно следит за болидом Феникса Росса из Лаки Палмс. На последнем, пятьдесят шестом круге идет борьба за первое место между ним и двукратным чемпионом "Топ-трейсинга" Клайдом Ривзом из РоринХайтс. Пока кто-то сжимает кулаки в надежде выиграть свою ставку, Джон уже знает финал.
— Ривз и в этот раз возьмет первое место, — кричит Чип, наклонившись к Джону.
— Нет, — он качает головой. — Он шёл с опережением по первым двум секторам, а на третьем повороте пятидесятого круга ошибся. Он уже не догонит Росса.
— Да Росс скорее на уши встанет, чем обойдёт Ривза.
Многие на стадионе думают также, знает Джон, и поэтому ухмыляется:
— Я бы сказал наоборот. Если ты не заметил, а ты, видимо, не заметил, Ривза лузит уже два круга.
— Как приятно видеть наблюдательных людей среди болельщиков, — сначала Джону кажется, что это говорит отец Кати. Он также хвалил его за правильные ответы. Но слишком молодой голос сбивает с толку. И тогда Джон оборачивается. Он действительно молод, одет в белый пиджак и белую футболку, а волосы спускаются до подбородка светлой волной. Отец Кати автослесарь, белый – не его цвет. — Ривз должен был на сороковом круге сделать третий пит-стоп. Но он посчитал, что прочности шин хватит до финиша. Теперь расплачивается.
Джон смотрит на него еще пару мгновений, а затем провожает взглядом проезжающий мимо болид Ривза.
— И с каких пор гонщик решает за команду?
— С тех пор, как у команды появился Ривз, — он сощуривается и растягивает губы в улыбке.
Резкий свист тормозов вызывает ответную реакцию на трибунах. Болид Ривза теряет управление и уже на финишной прямой разворачивается, перекручивается в воздухе и вылетает с трассы. Заднее колесо отрывается с частью подвески и отлетает в сторону. Спустя десять секунд Феникс Росс, победитель Гран-При прошлого года, финиширует первым. И хоть это было ожидаемо, на этот раз Джон не испытывает удовлетворения от своей ставки.
Медики прибывают к изувеченному автомобилю Ривза, люди на трибунах встают и направляют телефоны в сторону аварии. Всё как всегда, типичное поведение стада. Чип морщится, как будто ему наступили на ногу, и, открыв рот, смотрит в ту же сторону. Джон напрягается. Через минуту ожидания из груды металла, выходит Клайд Ривз. Сам.
На этот раз Джон поворачивается в сторону незнакомца не для того, чтобы оценить его реакцию, а чтобы убедиться, что тот всё ещё здесь. Почему-то ему кажется, что по-другому не может быть. И в этот раз он тоже оказывается прав. Незнакомец не выглядит удивленным, взволнованным. Засунув руки в карманы пиджака, он сверлит взглядом гонщика, пока тот отмахивается от медиков, вымещая злость на разбитом спорткаре. Есть в этом взгляде что-то хищное. Как у охотника, высматривающего добычу.
— Ты как будто рад его проигрышу, — замечает Джон.
— Это научит его повиновению, — говорит он, поворачиваясь к Джону с лёгкой ухмылкой. — Кстати, мы не знакомы, — он театрально встряхивает чёлкой, и в этот момент его белоснежная улыбка сверкает, как в рекламе зубной пасты. Выглядит это эффектно. Завершает он своё представление тем, что протягивает Джону руку. — Малькольм Ландграаб.
Джон обходится без спецэффектов и просто жмет его руку. Руку одного из семьи Ландграаб. Уже этого достаточно, чтобы оказаться на первой полосе всех местных газет. Малькольм это знает, но ему как будто нравится реакция Джона.
— Джон Дальмонт.
Точнее ее отсутствие.
— Хороший заезд, не так ли?
— Не для всех.
— Джода, — окликает его Чип. Джон морщится. Кличка Ноты быстро прижилась, а Джон так и не научился скрывать своё раздражение, — мы ещё успеем на ближайший автобус, погнали?
— Да, сейчас, — Джон снова поворачивается к Малькольму и кивает. — Был рад познакомиться. Ривзу не повезло, что его покровители радуются его проигрышу.
Всего мгновение Малькольм кажется расстроенным, но он тут же чуть наклоняет голову и улыбается.
— Зато Россу повезло с болельщиками.
***
Музыка. Когда играет любимая песня главное не давить педаль в пол. Джон редко следует этому правилу, ведь соблазн ощутить под собой вибрацию мотора, увидеть, как мчится навстречу дорога и услышать, как ветер стонет в приоткрытое окно, слишком велик. Обычно, в такие моменты о безопасности забывают и отдаются скорости, у Джона наоборот – все чувства обостряются. На пассажирском сиденье он ощущает всё иначе. Если за рулём не он, скорость машины сопоставима со скоростью черепахи. Мёртвой черепахи.
Джон провожает взглядом небольшое здание с символикой Северного Симшира и поворачивается к Джастису.
— Не думал, что вы слушаете эту группу.
— Я и не слушаю.
Любовь к лаконичным ответам проявляется у Джастиса в любой сфере. И это бесит Джона сильнее, чем мёртвые черепахи на дороге. Он снова отворачивается к окну, думая о том, что до приезда в студенческий городок и не подумает больше начинать беседу. Нет смысла тратить горох на стену, а кто думает иначе – пусть окунется задом в кипящее масло, ведь именно так чувствует себя Джон, после третьей попытки завести разговор. Его поток мыслей прерывает трель телефона и лаконичное "Да" от Джастиса, на которое Джон едва обращает внимания и снова отключается от реальности. Хмурые пейзажи Твинбрука чем-то даже приятны. От смога, голых деревьев, серых домов и заводов на горизонте веет антиутопией. А книги в жанре антиутопии – это почти всегда приключения. Лучше приключений может быть только приключенческий детектив. Любимый жанр Джона.
— Мне нужно кое-куда заехать. Как подъедем – сиди тихо, а лучше не выходи из тачки, — слышит Джон перед тем, как машина сворачивает на гравийную дорогу. В качестве ответа он выбирает утвердительное мычание.
Примерно через пятнадцать минут машина останавливается на парковке рядом с куцей рощицей. Даже эта рощица в промышленном городе выглядит серо и антиутопично, в особенности из-за того, что между стволами деревьев проглядываются кирпичные пятиэтажки и столбы дыма от Твинбрукских ТЭЦ. Идеальный город для празднования Хэллоуина, думает Джон, пока Джастис вынимает ключи из зажигания, выходит и почти без хлопка закрывает дверь. Наклонившись, он говорит в приоткрытое окно то, что Джон точно не ожидает услышать.
— Можешь курить. А если кто подойдёт, скажи, что ты со мной.
В ответ он кивает. Получить разрешение на возможность курить в машине подчеркивает важность места, куда привез их Джастис, поэтому, когда тот отходит, Джон смотрит на здание, к которому он направляется. Серое и непримечательное – в стиле всего Твинбрука. Важностью и не пахнет. По глухой двери, мусорным контейнерам и паре небольших грузовиков Джон решает, что это задний двор какого-то завода или магазина. Да и вряд ли Джастис намеревался заглянуть в парк развлечений, даже если таковой здесь имеется.
Джон бросает взгляд на водительское место, откидывает назад сиденье и уже подумывает вздремнуть, как между стволами деревьев замечает движение. Разговор с рабочим в синем комбинезоне длится не больше трёх секунд и заканчивается тем, что Джастису указывают на дверь. Теперь Джон чувствует лёгкое раздражение и раздумывает, а не закинуть ли для удобства ноги на приборную панель. Всё-таки, когда человек пропадает из поля зрения – ожидание стремится к бесконечности.
Не успевает он осуществить свой замысел, как из здания выходит мужчина в костюме с папкой в руках и подходит к Джастису. Джон отмечает, что никто из них не протягивает руку для рукопожатия. Видимо, в этом кругу не принято здороваться, а, может, это особая неприязнь Джастиса к людям в целом. Недолгий разговор заканчивается тем, что кое-кто лениво разводит руками. Сейчас, когда чувство благодарности за поступление прошло, выносить эту показательную лень Джону чуть сложнее, чем невозможно. Поэтому то, что происходит дальше, вызывает у него злорадную ухмылку.
— Значит, реши! — выкрикивает "костюм", припечатывает папку к груди Джастиса и, развернувшись, уходит.
Он так и продолжает ухмыляться, пока не замечает, как Джастис с нейтральным выражением лица приближается к машине. Интересно, о чём он думает? Может, в его голове на повторе крутится мантра о психически-нездоровых людях. Или, скажем, транслируется шоу "Смешные мамы" Джоанны Кинг, где какая-нибудь мамаша показывает видео, как ее карапуз смешно тужится на горшке? Вряд ли Джастис вообще знает о существовании такого шоу, несмотря на то, что оно идёт уже более пятнадцати лет. Тем не менее, это бы объяснило, почему он всегда так спокоен.
Джон возвращает сиденье в нормальное положение и тянется к ремню безопасности. В этот момент он краем глаза замечает, как Джастис перекидывает синюю папку на заднее сиденье. Джон не задает вопросов. Обычная папка с документами, обычного синего цвета. Вот только, когда Джастис поворачивает ключ в зажигании, а затем, закуривает, Джон вдруг понимает, что еще ни разу не видел, чтобы Джастис курил.
Последнее, что видит ведьма, перед тем, как её полуголую стаскивают со стола, это брызги крови на белой рубашке и улыбающемся лице Джона. Эффект мгновенный: она восторженно визжит и с ещё большим усердием принимается брыкаться в руках охраны в такт музыке. Вампиры, зомби, феи-потрошители занимают ее место, надрывая глотки и протягивая руки к сцене под кровавый душ из сплинкерных систем. То, как ведьму выводят из концертного зала, Джон уже не видит. Тело вибрирует, его белоснежный костюм с каждым словом песни, с каждым аккордом, меняет свой цвет на красный, а сцена напоминает бойню, где главным мясником является он сам. И ему это нравится. Если бы ещё год назад Джону сказали, что для полного кайфа ему нужен микрофон, кровавый душ и орущая толпа у сцены, он бы рассмеялся чудаку в лицо. Но сейчас Джон растягивает губы в улыбке, закрывает глаза, напрягает живот и повторяет припев так, что вены на шее вздуваются.
Потом он узнает, что в это время из зала вывели ещё одиннадцать человек, а система подачи фальш-крови дала сбой и водопадом сбросила остатки позади Джона, но сейчас всё это не имеет значения.
Это Хэллоуин. Финальная песня. Когда музыка стихает, Джон открывает глаза не сразу. И даже тогда он все ещё не понимает, где находится. Этот момент кажется ему похожим на погружение под воду: шум в ушах, тяжёлые голова и тело, контролировать которое почти невозможно. Секунда, две, десять. Гул нарастает, и в один момент вода выталкивает Джона наружу, где звуки сплошным потоком обрушиваются на сцену. Не понимая зачем, а просто, потому что хочется, он поднимает руку с микрофоном вверх, чем вызывает в толпе ещё больший резонанс. Несколько секунд он слушает голоса, пытается разобрать слова, но слышит только имя, отдаленно напоминающее его собственное. Уже за кулисами он вспоминает, что так его прозвала Нота.
Чувство эйфории не проходит еще долго, за это время Джон успевает запрыгнуть на спину Йону, натереть кулаком мокрые волосы Чипа и закружить Ноту в объятиях. Она, конечно, брыкается, но ни слова не говорит против.
— Да отпусти ты меня, маньячина, — смеется она, утыкаясь ладонью в его щёку.
Джон перехватывает её руку и заглядывает в глаза.
— Как ты точно подметила, — за секунду до того как отпустить, он обхватывает её лицо ладонями, притягивает, целует в лоб, и сразу отворачивается к зеркалу. Её ошалевший взгляд, он, разумеется, не видит.
Смотреть в зеркало не столько страшно, сколько смешно. Краска, стекающая с волос на лицо, смешивается с гримом и оставляет красно-черные полосы до самой шеи. Некогда белая рубашка и брюки стали красными, и теперь вся одежда липнет к телу. Взяв салфетку, Джон проводит ею по щеке, не глядя бросает на стол, и берет следующую. Почему-то только в этот момент Джон понимает, что имеет право ошибаться.
Он думает о том, что преподаватель музыкальной школы Исла, наверное, до сих пор обращает внимание учеников на то, как кто-то не попадает в ноты. И в группе обязательно есть ребенок, который слушает и учится, его за это хвалят и ставят всем в пример. Через пять лет он и сам научится распознавать фальшь. И это станет его проблемой. Боязнь возможного провала, стыд за несовершенство, войдёт у него в привычку. А потом этот ребенок, уже будучи мужчиной, будет стоять на том же месте, где стоит Джон, и стирать грим. И тогда у него появится чувство похожее на то, когда вместо магазина у дома, который стоял всю жизнь, теперь зияет пустырь. Это будет чувство перемен.
Профиль Ноты Джон замечает в тот момент, когда она наклоняется к зеркалу так близко, что чуть не стукается очками.
— Я не успела сказать, но ты молодец, Джода, отлично выступил. Уже вижу, как Дольф ревнует.
— Спасибо, милая.
— Заткнись, — бросает она, но Джон замечает на её лице улыбку и отвечает тем же. Еще несколько салфеток спустя Нота не выдерживает, — ну на хрен, пойду так. Хэллоуин всё-таки.
Громкий стук в не даёт Джону ответить, а когда дверь распахивается, он и вовсе забывает суть разговора. Малькольм Ландграаб проходит в гримёрку почти в таком же белоснежном наряде, какой еще полчаса назад был у Джона, только тысяч на двадцать дороже.
— А вот и наша рок-звезда! — из-за плеча Малькольма появляется невысокий мужчина, в противовес Малькольму – чёрном костюме, леопардовой жилетке, красноватыми волосами и с причудливой бородой, подстриженной так, что кажется, будто по лицу поднимаются щупальца. Неизвестно, о чем он думает, когда тянет руку для рукопожатия, ведь стоит Джону повторить жест, как он в ужасе отпрыгивает в сторону. Джон ухмыляется, но тут же чувствует, как кто-то сжимает его грязные пальцы. Опустив взгляд, он видит белый рукав.
— Дядя, ты невежлив. Прости его, Джон, это мой дядя Арнольд Монтгомери.
— Монтгомери? Продюсер Little Sweets? — встревает Нота и тут же косится в сторону Джона.
— Да, чумазенькая моя, это я, — улыбка Арнольда расширяется, и Джон не сдерживает смешок.
Удивительно, как известность действует на людей. Еще совсем недавно Джон и сам таял от признания публики.
— А почему не Ландграаб?
Арнольд чрезмерно громко смеется и касается пальцем уголка глаза, словно вопрос Джона рассмешил его до слёз. Будь это так, красная подводка на его веках, вероятно, размазалась бы.
— О, дорогуша, я не был рожден с этой великой фамилией.
— Арнольд мне названный. Он женился на вдове моего двоюродного дяди, — поясняет Малькольм. — Но мы здесь не поэтому, да, дядя?
— Разумеется, малёк.
Джон косится на Ноту и решает всё-таки поддаться этой игре в интригу и спросить.
— А для чего? И как ты вообще узнал, что я буду здесь?
— Случайно увидел на сцене. Не смотри так, я тоже здесь учусь, институт бизнеса им.Ничольса. А дядя как обычно приехал посмотреть концерт. Он, — его брови театрально подпрыгивают, — любит искать таланты. Кстати, девочки из Little Sweets попали к дяде именно благодаря одному из таких концертов.
— Они восхитительно пели рождественскую симфонию Творца в современной аранжировке. Я растаял в лужицу, — Арнольд делает шаг вперед, соединяя ладони в молитвенном жесте и поднимая глаза к потолку. — Но это не важно, ведь сегодня я испарился в облачко. Твой голос, этот ...рык, — он растопыривает ладонь и прижимает её к груди, — моя душа трепещет от восторга! Джон, дорогой, я хочу, чтобы ты стал моей звездой. Моим личным музыкальным львом шоу-бизнеса.
Джон не находит что сказать и только молча открывает рот. На помощь приходит Малькольм.
— Дядя имеет ввиду, что хочет заключить контракт и стать твоим продюсером.
Первое, о чем думает Джон, это байк. Покидая Исла, Джон продал свой, а в Сансете так и не приобрел новый. Сейчас он это вспоминает и сильно жалеет, что так долго тянул. Джон нервно сглатывает и пробегается взглядом от Малькольма до Арнольда и обратно. А потом замечает в углу Ноту.
— Мистер Монтгомери...
— Пожалуйста, зови меня Арнольд.
— Арнольд, вы хотите стать продюсером Антиминора?
— Нет! — радуется Арнольд и так сильно крутит головой, что кажется, она сейчас отвинтится и свалится Джону под ноги. — Я хочу помочь тебе начать сольную карьеру.
Джон сразу скисает. Не потому, что не верит в свои силы, сейчас об этом было бы глупо даже думать. А потому, что без группы он бы не поверил в себя. Он отвечает быстро. Наверное, даже слишком.
— Извините, я откажусь, — кто-то может посчитать его улыбку виноватой, но Джон говорит искренне. Он переводит взгляд на Ноту и чуть ли не ощущает её напряжение. Сейчас он улыбается ей.
— Что ж... Очень жаль, — Арнольд надувает губы как ребенок, которому отказали в мороженом. — Я всё-таки надеюсь, ты передумаешь и примешь правильное решение.
— Я его уже принял. Спасибо за предложение.
— Лучшее предложение в твоей жизни, — фыркает он, задирает голову и разворачивается к выходу. Малькольм напоследок наклоняется к Джону и, улыбнувшись, шепчет.
— Прости, он не всегда такой. Увидимся.
После их ухода Нота молчит несколько секунд. Она просто стоит и, не моргая, смотрит на Джона в своём кровавом одеянии точно сам Жнец. Но почему-то Джон ничего и не ждёт от неё.
— Ты удивляешь меня всё больше и больше. Пойду, поищу Чипа и Йона. Не знаю как ты, а я напьюсь сегодня.
— Я вас найду.
В ответ она лишь кивает и неслышно закрывает за собой дверь. Когда Джон разворачивается к зеркалу, чтобы всё-таки попытаться смыть грим и нанести новый, то слышит за спиной скрип половиц.
— Ты всё-таки решила меня подождать? — поддразнивает он.
— А ты любишь, когда тебя ждут? — отвечает мелодичный голос, от которого Джон вздрагивает и оборачивается.
В костюме вампирессы Чери выглядит еще более соблазнительно, чем во снах Джона. Он усмехается своим мыслям и бедром упирается в край стола. Вытерев салфеткой руки, он бросает красный клочок бумаги позади себя. Видимо, отмыть лицо ему сегодня не суждено.
— Нет, не люблю. Что ты здесь делаешь?
— Вы, — поправляет она. — Я всё еще твой преподаватель, не забывай.
— Извините, реферат еще не готов.
— Какая жалость, — Чери хочет ещё что-то сказать о выступлении Джона, но он перебивает её так резко и громко, что будь они в школе, она обязательно потребовала бы у него дневник.
— Что ты делала на Исла?
Молчит. Не хочет или не знает что говорить?
— У меня был педагогический семинар.
— На вечеринке? — Джон подходит к ней вплотную, так, что чувствует сладкий запах её духов вперемешку с потом. Ей некуда отступать. Только если она умеет ходить через стены.
Чери хмыкает, кладет ладонь Джону на грудь и заглядывает в глаза:
— Чего ты хочешь?
— Тебя.
Вот так просто. Кто откажет ему в смелости сказать такое преподавателю?
— Ну, уж нет, — она усмехается. — Ты вообще-то мой ученик...
— Да кого это волнует? — Джон накрывает её рот своим, обхватывает руками её бёдра и садит на стол. Одной рукой стянуть в узел её волосы легче простого, расстегнуть ширинку другой – не составляет вообще никакого труда. Она не сопротивляется.