Глава 2.
В обоих мирах Марни окружающее – не более муляжа, фальшивки.
Янтарное солнце в зените безоблачного небосвода, чистого Лазурита. Праздный изумруд полей, подобный бескрайнему океану, где утопает пестрая россыпь цветов - бриллиантов, миниатюрных копий светила. Дыхание июльского ветерка, что заставляет оных перешептываться меж собой, приклонять к земле лучики - лепестки.
Бесценное и бесплатное. Всё – подделка.
Фотосессия на природе – лучшее решение, когда Алан Эшман, владелец малобюджетного журнала «Erotic Dreams», желает сэкономить. Глянцевые фото обнаженных красавиц с ботексными губами на пол лица, силиконовой грудью и пережившими не одну липасакцию тылами тщательно ретушируют в фотошопе, а затем публикуют под заголовком «Природная красота». Лишь внешность живущей миром иллюзий смеет претендовать на естественность.
Когда пугающе – низкий голос с хрипотцой, подобный громовому раскату, возвещает об окончании фотосъемки, Марни тревожно вздрагивает, словно хрупкие небеса под натиском неумолимой грозы. «Актриса» эротического журнала отправляется одеваться, плетясь, с трудом отгоняя прострацию вымышленного мира. Переносная ширма для переодеваний, очевидно, украдена из больницы. Прочие девушки разбрелись по домам, а Марни лишь принимается надевать блузку из лилового атласа, серые джинсы и простые сиреневые босоножки. Кулон неизменен.
Та, что день ото дня развеивает в мечтаниях заклятье сонливости, в не придуманном мире безуспешно борется с собственной апатией. Мерклое сознание застревает в вязкой пучине, в липком кошмаре прошлого. Марни реагирует вяло и отрешенно, когда некий мужчина хватает «актрису» за правое запястье, с силой притягивает и разворачивает лицом к себе. Зрение фокусируется, и мгновение спустя расплывчатый силуэт незнакомца приобретает черты Алана Эшмана. Любимые мечтательницей черты.
– В порядке ли ваше моральное здоровье, мисс Нейман?
Осведомляется начальник с надменной вежливостью, изображает заботу. Для Марни ледяные нотки голоса владельца «Erotic Dreams» - ласкающая слух божественная мелодия. Эмоции сплошь фальшивы на мужественном немолодом лице, однако юная «актриса» привыкла принимать оригинал за подделку, подделку за оригинал.
В вечном недовольстве сведены смоляные брови. Серая сталь пронзительного острого взгляда скрывается за темными стеклами очков. Выдающийся орлиный нос и тонкие, презрительно изогнутые губы. Неизменно зачесаны на правый бок вороные волосы. Черный кожаный костюм и черные лакированные туфли умело походят на дорогое, дизайнерское. Никто не сознает, за что любить подобного циничного и мелочного человека. Но узкое белое лицо Марни отчего-то наливается явственным багрянцем лишь при взгляде на Эшмана. От грубого прикосновения сердце девушки нежно трепещет, словно крылья бабочки.
– В порядке. Спасибо, что беспокоитесь.
Парирует «актриса», старается подавить смущение.
Эшман озлобленно усмехается, брезгливо бросает хрупкую девичью руку.
– Хм, беспокоюсь?! Дорогая Мирна, у меня есть дела важнее, чем беспокоиться о каждой своей модели.
«Мирна» напоминает безмозглую куклу, беспрестанно моргая накрашенными ресницами, удивленно приоткрыв размалеванный рот и уставившись на начальника, словно овечка на пастыря. Нейман ненавидит слово «модель», предпочитая «актриса». И, при всей любви к собственному имени, всё же выбирает «Марни».
– Но ты вынуждаешь меня спросить, всё ли с тобой в порядке. В последние дни ходишь зомби. Будешь продолжать в подобном «бодром» – Алан изображает кавычки пальцами – духе, уволю! – Нервно перечеркивает ладонью воздух.
Лицо владельца «E.D.» краснеет скорее от злобы, чем от трепетного девичьего румянца. Алан извлекает из левого кармана кожаного пиджака широкую сигару, подобную собственным пальцам, небрежно затягивается.
– Котик, ты где??
Звенящий тонкий голосок нарушает гнетущую тишь, что едва не объяла, праздную поляну. Словно из небытия появляется незнакомка с прямоугольной фигурой, что обтянута розовым платьем-мини и черным, усыпанным стразами поясом на бедрах. Пританцовывает, будто балерина, подлетает к Эшману.
Пришелица мягко устраивает бронзовую ручку на широкое мужское плечо.
Марни с минуту вглядывается в лицо, что озарено приветливой улыбкой. В плавные, почти детские черты, что кажутся, отдаленно знакомы. Быстрый взгляд останавливается на теплых, светло-карих очах, что приобретают золотистый оттенок под лучами летнего солнца. На озорных, слегка встрепанных косичках-лучиках. Фальшивые розоватые драгоценности на шее и в ушах столь живой и искренней девушки. Подобные подарки получают любовницы Алана.
Гостья из прошлого обнимает загорелыми ручками бледную шею флегматично курящего Эшмана, создает определенный контраст.
«Тина» одними губами произносит оцепеневшая Марни.
«Тина!» дрожащим голосом вслух.
– О, котик обо мне рассказывал! Я так популярна!
Смеется очередная пассия Эшмана. Скачет на месте, словно маленькая наивная девчонка.
Марни прекрасно известно – подобным образом Тина себя не вела даже в детстве.
В янтарных очах, на бездонной глубине расширенных зрачков, плещется любопытство.
Так бывает, когда человек видит кого-либо, что-либо впервые.
– Кончай витать в облаках. Усекла, Мирна?
Алан тушит сигару о серое железо каркаса ширмы.
– Иначе я поступлю с тобой тем же образом, что с этим окурком.
Тлеющая сигара отправляется травить никотиновым дымом молодую траву. Источник яда демонстративно втаптывают в землю черным лакированным ботинком.
Смех Тины напоминает кудахтанье. «Модель Мирна» кивает боссу коротко и отрешенно.
Контрастная парочка растворяется за изумрудным горизонтом, где тонет золотистый диск солнца. Лазурный небосвод угасает с утратой главного украшения. Марни не больно смотреть в глаза уходящему солнцу. Оное в придуманном театральном мире актрисы давно угасло.
Поглощенная апатией неспешно бредет к городскому мосту «Плезантвью», где нефтяные волны бьются о серокаменные берега высотного строения. Марни нет смысла растворяться в черной пучине, умирать, разбиваясь о берега, поросшие плесенью, словно мрачные волны-самоубийцы. Утопить горе легче в маленьком кафе «Grey Way» здесь же, в торговой части необъятного моста. Необлицованные блеклые стены и отсутствие визуального оформления приглянулись Марни. Внутри – лишь барная стойка из светлого дерева и четыре высоких стула из аналогичного материала. Еда в «Grey Way» отвратительна, суха и соответствует названию ресторана – словно некто проложил путь по серому подобию тамошнего бифштекса. Но на крепчайшее спиртное бармены щедры своим немногочисленным посетителям. Марни утопит себя и собственное больное сознание в дешевой одурманивающей воде.
Нечто аналогичное мириадами слез, поддельных бриллиантов, посыпалось с закатного небосвода. Летний дождь непредсказуем. Любимое погодное явление сопровождает до боли знакомым мотивом печали значимые моменты жизни «актрисы». Вымышленный мир Марни – пазл из событий-кусочков. Пасмурный спектакль играет со дня открытия театра – рождения актрисы.
***
До трех месяцев ребенок воспринимает яснее контраст темного и светлого, нежели разноцветные объекты. Безжизненное окружающее, безрадостное происходящее предстает серо-черным пейзажем, угрожает запечатлеться в едва зародившемся сознании.
Первый кусочек мозаики - восприятие жизни. Мерклые очертания городка, невзрачного и сонного, утопают в бешеном танце ливневых капель, столь грузных, что вмещают оцепеневшее пространство. Отражают безлюдные узкие улочки, высотные уснувшие фонари, почерневший асфальт, едва уловимый металлический запах. Лишь призрачный силуэт женщины во вдовьем наряде умело скрывается от мириад зеркальных глаз.
Кусочек второй - восприятие окружающих. Седые волосы собраны в аккуратный пучок. Маленькая черная шляпка венчает голову. Печать скорби на мертвецки - бледном, не покрытом вуалью лице.
Неестественно впалые глаза обращены к непроницаемой стали небесного купола, одетого трауром. Ледяная жалостливая слеза, что ниспослана свыше в знак соболезнования, сокрылась на скуластой щеке умершей заживо женщины. Прямой нос с тонкими ноздрями сморщился от неожиданного хладного поцелуя. Пухлые, но бесцветные губы сжались в карандашную линию. Рукой столь жилистой, что рельеф вен явственно проступает под черным бархатом перчатки, неизвестная накидывает вуаль в мелкую кружевную сетку, хитро сокрытую под шляпкой. Другая рука сжимает в костлявых старческих пальцах в перчаточном плену ручку плетеной корзинки. Обыкновенной, овальной формы, из дешевого ивового прута, где спит новорожденная девочка столь крепко, что безумная пляска дождя не тревожит младенческий сон. Вездесущие капли словно нарочно, с некоей заботой, не касаются беззащитного тела. Фигура в траурном облачении ступает спешным шагом. Громкие каблучки часто ударяют по серым стеклам луж. Осколки на длинном подоле из черного бархата. Хитросплетение улиц ведет к светлым каменным высотам монашеского приюта.
Младенец не способен убивать. Одумайся, безумная.Голос звучит внутри, за стеной помраченного сознания, в самом мозгу.
– Реймон умер в тот час, ту минуту, ту секунду! когда я явила жизнь созданию ада!
Бессильной яростью пропитан крик несчастнейшей души. Вдову словно лихорадит, столь бьется дрожью отощавшее тело, отливающее фарфоровой голубизной. Нервно дергаются уголки неестественно бледных губ. Но прочна хватка в ручку корзины.
«Создание ада» - твой ребенок, что о чем-то да говорит.
Призрачное эхо собственного голоса звенит в седовласой голове. В сознании двадцати двух летней старухи.
– Нет, я чиста! Не в чем меня винить, не за что карать! Я отнесу младенца в приют, где изгонят беса! А пока амулет, возможно, удержит нечестивые силы.
Голос срывается до сопрано, но покой новорожденной ненарушим. Драгоценные крылья кулона-бабочки меркнут с безжизненным окружающим, покоятся на шее ребенка.
Возможно, Валери.
Нервно дрожащими руками вдова опускает корзинку с невинным младенцем у беломраморного порога монашеского приюта. В ту секунду ослепляющий росчерк молнии пронзает ночной безжизненный купол, разрывает на части всепоглощающими безумно белыми вспышками и поистине адскими громовыми раскатами. Младенец разверзает розовый зев, и пронизывающий крик оглашает окрестности пуще яростнейшей грозы. Сотрясаясь в рыданиях, чьи звуки утопают в возникшей раздирающей какофонии, женщина безоглядно убегает.
– Я чиста!
Бесконечность раз выкрикивает душевнобольная, но всякий звук удушается младенческим криком, беспрерывными громовыми раскатами.
Разумеется, ты чиста. И плевать, сколько изменяла мужу с одним, а ребенка родила от другого, чье лицо и не вспомнишь. Дочь не ада, но водки с мартини.
Кусочек третий – восприятие другими.
Массивные железные двери приюта распахиваются бесшумно в хаосе звуков.
Пожилая монашенка, сморщенная и сутулая, мелкой поступью направляется к плетеной корзинке, где шевелится нечто розовое и крошечное. Косые дождины подобны иглам жестоких грозовых небес, вонзаются в дряблое, испещренное ритидами лицо. Склоняется над корзинкой служительница монастыря, и силуэт старушки напоминает вопросительный знак. Обращаются едва видимой точкой зрачки выцветших глаз, словно перед монашенкой предстал не младенец, а противоестественное чудовище. Во-первых, всепронизывающий ливень в безумной пляске танцует мимо ребенка, от дождя вовсе не защищенного. Во-вторых, детский крик, перерастающий в ор - нечто более устрашающее, нежели простые раскаты простого грома в обыденный дождливый вечер. В-третьих – неясная тревога, беспричинный ужас опутывают фибры души монахини. Заставить себя прикоснуться к ребенку - невозможно, немыслимо! Даже для шестидесятилетней девы, чьи руки взрастили не одно поколение брошенных младенцев. Сей оплот - нечто иное, будто нечеловеческое. Сознаешь, стоит раз взглянуть в широко распахнутые от крика глаза. Чернее тьмы в глубинах ада, так видится старой монашенке. Недетский, нечеловеческий взгляд вонзается в мутные пучины бренного людского сознания. Демон прочитывает и возрождает мертвейшие из тайн за печатями прошлого, запретного, аморального. Сплетает собственную боль с горестями судеб жертв, отягощает воспоминания. Чужая скорбь бежит по венам, и разрастается собственный яд крови человечьей. Всепроникающей ненавистью задыхается замысел беса. Желание поделиться болью, дабы всякий испытал те страдания, что выпали на долю существу, являвшемуся некогда человеком. И, наконец, в - четвертых - кулон, что способен удерживать бесноватый дух. Существует поверье, будто демоны ненавидят бабочек.
Монашенка крестится нервно дрожащей рукой со скрюченными пальцами.
– Сюда, Максин!
Старается перекричать ставший усталым дождь.
Железные двери распахиваются вновь, и по ту сторону виден пульс рыжих церковных свеч, что обрывает тяжелое дыхание улиц. Ребенок лет шести в гимназической униформе, с узорчатой золотистой эмблемой «Приют Святой Белладонны» на пиджаке, подбегает к старой монашенке, крайне обеспокоенной.
– Да, Сестра Кёрсти?
Осведомляется послушно, тоном благоговейного почтения. Трясущимся старческим пальцем монашенка указывает на корзину.
– Отнести в приют мисс Нейм. Подобное не окажется в священной обители, пока я жива.
Мальчик многозначительно чешет макушку стриженной под горшок темноволосой головы. Необыкновенными глазами, с голубоватым глазным яблоком, темно-синей радужкой, сверкающе – зеленой роговицей и желтоватым ободком у зрачка устремляет жалобный взгляд на Сестру.
– Всякая душа заслуживает прощения. Чем согрешила едва зародившаяся жизнь?
Многое из произнесенного Максином - запечатленные гибкой ребяческой памятью проповеди.
Сутулая старушка от удивления выпрямляется, и прежде сгорбленный силуэт приобретает сходство со знаком восклицания.
– Речь идет не о человеке. Вглядись в глаза демона, что прожил не одну сотню чужих жизней. Вглядись и осознай.
Прошелестела Кёрсти, опустила старческие руки с пигментными пятнами на прямое предплечье юнца.
– Я вижу новорожденного ребенка. Простите, сестра Кёрсти, но...
– Не смей перечить! Исполняй, Максин!
Нетерпеливо обрывает старуха, вжимается длинными скрюченными пальцами мальчику в предплечье и тут же опускает руки.
– Хотя постой.
Монахиня вновь обращается вопросительным знаком, склонившись над колыбелью-корзинкой. Извлекает из складчатого кармана монашеской рясы скрюченный ржавый гвоздь - собственную маленькую копию.
Мальчик вздрагивает нервно.
–Что вы собираетесь делать, Сестра?!
Но Кёрсти лишь встает на колени подле новорожденной. Берет в морщинистую руку, бабочку-амулет, не снимая. С брезгливой осторожностью, не касаясь младенческого тела. Гвоздем отворяет серебристое украшение. Не замечая мелкого шрифта гравировки, царапает нечто на металлической сердцевине. Мальчик подкрадывается со спины и, встав на цыпочки, украдкой заглядывает через предплечье монахини.
"...кара Господня..."
Успевает прочесть прежде, чем украшение вновь захлопнется.
– Теперь ступай.
Неслышно вздохнув, воспитанник монашеского приюта берет в обе руки корзинку и растворяется в умолкающем хоре дождя. Оравший неистово младенец мгновенно утихает, словно от некоего волшебства.
Максин с улыбкой всматривается в крошечное розовое существо в кружевной пеленке.
– Может я сам - монстр какой-то, но ты мне кажешься хорошей. Девочка, да? Мальчик бы не позволил надеть на себя побрякушку и пеленку с девчачьими кружевами.
Знаешь, если кто и не смеет переступать порог приюта Святой Белладонны, то я, Максин Райт.
Новорожденная изумленно хлопает маленькими ресничками, рассматривает первого добродушного человека в собственной жизни. Первую не поддельную улыбку - ценнейшую драгоценность.
– И глаза у тебя хорошие, теплые. А волосы редкие, но у моей мамы цветом точно такие, только не настоящие. Я видел, как мама мазала голову оранжевой краской почти каждый месяц. Но мамочка являлась самой красивой на свете, потому что актрисой!
Знаешь, я «из-за родителей не достоин, находиться в священных стенах монастыря», так мне говорят. Родители - бывшие театральные актеры. На пике славы вели распущенную безбожную жизнь, злоупотребляли деньгами и популярностью, и обо мне не заботились. Но я всегда любил маму с папой и сейчас люблю. Просто когда отказали играть в телевизоре, в настоящем кино, мама и папа спились. Значит, много нехороших напитков пить стали, тех, что мозг растворяют. Тетя Социальный Работник пришла и забрала меня из семьи. Определили в монашеский приют. За тем, чтоб «судьбу безбожных родителей не повторял», так мне говорят.
А вчера услышал «яблочко от яблони недалеко падает». Поэтому недостоин. Но я стараюсь и буду очень хорошим. И ты, если постараешься, будешь. Станешь актрисой. Самой талантливой и красивой! Только в театре. Быть в телевизоре и не зазнаться, способен не каждый. Приду на твое первое выступление и обниму тебя, словно брат. Брат актрисы!
Сонный городок затапливает тишина. Стих звенящий хор ливневых капель.
Максин умолкает, чувствуя - боль незнакомца мальчика вовеки в венах новорожденной. Воспитаннику приюта святой Белладонны отныне жить много легче.
Корзина опущена у белокаменных стен Неназванного приюта, у обветшалой деревянной двери. Фигура мальчика растворяется в лабиринте туманных улиц.
– До встречи, актриса!
Бескрылая бабочка, испепеляющий дождь
но сразу видно что писалось от души. 
))))
Линейный вид
