Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка,
счастливая бабочка, которая радуется, что достигла исполнения желаний,
и которая не знает, что она Чжуан Чжоу.
Внезапно он проснулся, и тогда с испугом увидел, что он Чжуан Чжоу.
Неизвестно, Чжуан Чжоу снилось, что он бабочка,
или же бабочке снилось, что она Чжуан Чжоу.
А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, существует различие.
Это называется превращением вещей.
Это был самый прекрасный вечер в моей жизни. Честное слово. Я, одетый в костюмчик за тысячу баксов, сиял, как новенький цент. Кажется, я видел себя со стороны каким-то мысленным взором, и, зуб даю, выглядел я, словно гангстер из Чикаго 30-х годов: классическая тройка с двубортным пиджаком, безупречно сидящим по фигуре, чёрная рубашка, идеально отглаженная, из приятной глазу и телу дорогой ткани, начищенные до блеска ботинки, в которых, клянусь, отражалась моя расплывающаяся в дурацкой самодовольной улыбке физиономия. Эдакий Фрэнк Синатра в юности. Даже чёртов галстук болтался на шее. Только фетровой шляпы не хватало. Но я подозревал, что, посеял её где-нибудь по запарке. С кем не бывает? Или, как вариант, она слетела вместе с моей крышей, когда я обалдел от привалившего счастья. Что за счастье, спросите вы? Всё просто: ещё, можно сказать, вчера в моём дохлом ноутбуке пылился роман — я накропал его между делом — а сегодня ваш скромный слуга, по совместительству, автор мирового бестселлера, идёт к сцене, сопровождаемый аплодисментами, завистливыми взглядами и вспышками фотоаппаратов, чтобы получить престижнейшую литературную премию. О как! Вот это я молодец. Выкусите, неудачники!
Поднимаюсь по ступенькам, ощущая, как зал, заполненный несколькими сотнями приглашённых «леди и джентльменов» от мира искусства, щекочет мне спину звуковой волной, исходящей из смыкающихся и размыкающихся ладоней, и нежно пощипывает расправляющее крылья эго своим вниманием к моей отнюдь нескромной персоне. По-моему, звучат фанфары или вроде того. Что-то крайне торжественное и пафосное. В мою честь! Классное чувство, ребята. Сказал бы, что желаю испытать подобное каждому, но не скажу, потому что… катитесь к чёрту. Это мой день.
Оказавшись на сцене, я добрался до Томаса Лосмана — выдающегося критика современности. По крайней мере, этот парень с дряблой мордой, на которой затерялись очки в золотой оправе, так себя позиционировал, остальные, вроде бы, не спорили, ну а мне-то какая разница? Главное, он удосужился написать благосклонную рецензию на моё творение, что помогло роману «выстрелить», а теперь, произнеся в мою честь хвалебную речь, собирался вручить позолоченную статуэтку и — самое важное — чек на кругленькую сумму. Деньги, знаете ли, никому не помешают. Особенно молодому литератору, который вылупился из скорлупы нищего учителишки географии. Да, представьте себе, раньше я зарабатывал на жизнь, заставляя малолетних балбесов раскрашивать контурные карты и зубрить названия континентов, стран и морей-океанов. Как я мог так жить? Самому стыдно. Правда. Но теперь всё будет иначе! Вот оно, моё призвание! Вот он, мой счастливый момент! И уверен, как никогда прежде, что я, наконец, на своём месте. Статуэтка, изображающая открытую книжку (Оригинальнее ничего придумать не могли?) оттягивает руку. Устраиваюсь за трибуной, стараясь не думать о том, как сильно она напоминает о школьной кафедре, с которой я пытался сеять разумное-доброе-вечное каждый будний день на протяжении трёх лет (по расписанию). Но разве можно сравнивать полупрозрачную штуковину, порождённую воспаленными мозгами дизайнера, с деревянной коробкой, исписанной закорючками Билли Торнтона из пятого класса? И все же сравнил… Пожалуй, это будет преследовать меня всю жизнь. Гребаные воспоминания.
Шум угасает, лица присутствующих и объективы камер обращены на меня — все ждут. Чёрт, я должен сказать что-то особенное. Поразить остроумием что ли. Продемонстрировать начитанность, широту взглядов, необычность мировоззрения. Легко! Это вы по адресу. Гордо вскидываю голову, открываю рот и выдаю:
— Бл...
Я этого не ожидал. Никто не ожидал. Кажется, я потерял контроль над собственной речью. Вместо нормального «Добрый вечер, дамы и господа! Для меня большая честь бла-бла-бла» громогласно и раскатисто...
Из глубин сущности (уверен, это называется именно так) поднимается острая волна паники, но я стараюсь поправить положение. Ну, подумаешь… Может, журналистам понравится. Сейчас обращу все в шутку, и они напишут, что я большой оригинал, пренебрегающий условностями. Тишина. То ли все вежливо ждут, то ли в ауте. Мычу что-то уж совсем нечленораздельное. Сердце подпрыгивает, совершая кульбит, тройное сальто, и уходит в пике. Время ползёт. Я стою.
— Что же Вы, мистер Джокем? — где-то над ухом повисает Томас Лосман, которому надоело ждать, и — я не вижу, но чувствую — укоризненно качает щекастой башкой. Ублюдок. — Не томите. Мир нуждается в Вашем откровении. Расскажите, в чём смысл жизни, мистер Джокем. Поделитесь с нами знанием.
Кажется, краснею, как школьница, и делаю попытку обернуться, чтобы дать критику по щам, но он проявляет неожиданную сноровку, цапает меня за шкирку и начинает ржать. Публика подхватывает, и смех мечется от стены к стене, словно осатаневший зверь. Изо всех сил дергаюсь вперёд, стараясь не уронить статуэтку, при том, что сам в грязь лицом уже упал, слышу треск расходящейся ткани и вырываюсь.
— Это всё, на что Вы способны, мистер Джокем? — говорит выдающийся критик, размахивая моим пиджаком.
Пытаюсь возразить, оправдаться, объясниться, выругаться, в конце концов. Но тщетно. Я нем. Меня никто не слышит. Толпа бьётся в истерике. Куда бежать? Что делать? В поисках спасения спрыгиваю со сцены и… просыпаюсь.
Asylum Challenge: Ганс Келли Джокем
Древовидный вид
