17. Музыка и чёрно-белые баталии
Детское сердце, ещё не огрубевшее, не закованное в броню и не заключённое в иллюзорные стены, если очень хорошо попросить его, простит любую обиду. Потому что ни что на самом деле не стремится к любви так, как сердце ребёнка.
Страшная трещина, разделившая Адору и Пелагею, была свежа, она ещё не превратилась в пропасть, но чтобы этого не произошло в будущем, нужно было залечить её немедленно. Оставленные без внимания даже самые маленькие трещинки между людьми – что порезы, не обработанные йодом. Будут саднить и воспаляться, отравляя всё тело – или душу.
Дома я заставила их обеих извиниться за все дурные слова, что они успели наговорить друг другу после несостоявшегося разговора по душам. Каждая пробурчала: «Прости». Но я понимала, что искренности нет, что мои действия неэффективны, потому что дочери слишком упрямы. Адора должна была сама захотеть простить сестру, а Пелагея – стать ближе. Я верила, что они обязательно справятся, и не могла допустить обратное: стены и пропасти ломают людей.
***
В уютном, окружённом тропическим садом коттедже на Твикки мы провели два месяца. Я водила девочек на пляж и сытно кормила (после плаванья они подчищали тарелки), накрывая стол на террасе.
А в остальном, помня бесполезность принуждения, только проследив за распаковкой чемоданов, предоставила самим себе. Некоторое время Пелагея и Адора демонстративно сторонились одна другой, придерживаясь стратегии холодной войны. Но в доме не было ни богатой библиотеки, ни компьютера, а на самом острове – знакомых и друзей; на это и был расчет. Так что вскоре наступил, пусть худой, но мир. Спасаясь от скуки, они потянулись друг к другу.
Как настоящие заклятые друзья, в лучших традициях соперничества девочки вели баталии за шахматной доской, кажется, находя особое удовольствие в обыгрывании безжалостных фигурных ловушек и ехидно брошенных словах «шах и мат».
Одна пыталась угадать мысли другой, и вечная борьба начала сближать их. Конечно, шахматы вскоре приелись, но к тому времени они были готовы прислушаться друг к другу.
Пелагея ходила в музыкальную школу. Она любила фортепиано, вкладывала в игру всю яркость своих чувств, и инструмент отвечал ей гармонией созвучий и переливов. Адора не могла так играть, но обладала умением слушать и чувствовать музыку. Фортепианные пьесы Чайковского и «фантазии» Моцарта лились в сад через распахнутые окна – это бронзовый мотылёк играла для чайной розы на белом рояле.
Ну, а от музыки и чёрно-белых сражений девочки не сразу, но перешли к простым совместным забавам и шалостям.
Теперь они ни за что не сознавались, кто под покровом темноты насыпал в фонтан стиральный порошок,
а по вечерам всё чаще по очереди читали вслух имеющиеся в доме приключенческие романы.
Я поняла, что беда миновала, трещины больше нет, когда Пелагея сама тихонько попросила прощения за тот несостоявшийся разговор, а Адора серьёзно кивнула, глядя сестре в глаза, а потом улыбнулась.
***
Стало легче, но только чуть-чуть: я так и не справилась с собственным болью воспалённым разумом. Горячий, приторный и влажный воздух острова патокой заполнял лёгкие, не давая вздохнуть свободно. На смену запаху влажной земли пришли… мысли. Заведомо лживые, гнилые, но такие навязчивые.
Безумной каруселью в голове вертелись имена. Виола и Джейк. И словно обезумевшая жена, я на ровном месте выдумывала поводы для ревности, один другого глупее. Каждый – ледяная игла в мозгу.
«С самого начала, ещё мама была жива, как Она смотрела на Него?!»
«Она моложе, свежее! А я уже не могу привлекать…»
Я знала, что неправа, но не могла отделаться от наваждения, и сходила с ума, и сумасшедшим вальсом – под такой танцевать на балу у Сатаны – выплёскивала на клавиши белого рояля страх.
Страх того, что ждёт впереди, боязнь вернуться домой. Иногда казалось, что в Китежграде меня уже вовсе не ждут. Я отошла куда-то на дальний план, никому не интересна и не нужна, а любимый больше мне не принадлежит, потому что увлёкся другой, молодой и красивой.
Я гнала гадкие мысли, в сотый раз переделывая работу по дому и собирая в книгу свои дневники за прошедшие годы, но они упорно возвращались, возможно, чтобы оттеснить никак не утихающую скорбь.
***
Мы приехали домой поздним вечером. Девочки, умаявшиеся на корабле, немедленно завалились спать, а я стакан за стаканом пила в ванной ледяную воду: умудрилась обгореть в последний день и теперь страдала от обезвоживания.
Он подошёл неслышно, как кот, и притянул к себе. Прижал крепко, поцеловал требовательно. Произнёс лишь: «Скучал».
Со стуком раскатились неловким движением порванные бусы.
...
Кафель пола приятно холодил пылающую спину. Ядовитое наваждение рассеялось навсегда.
Древовидный вид
