Говорят, что время лечит.
Чепуха.
Раны, нанесенные однажды, затягиваются, зарубцовываются, но оставляют после себя уродливые шрамы – неизбежно.
Пластическая операция?
Хорошо бы, вот только душу не положишь под нож.
Со временем я успокоился – или привык так считать. Наверное, наконец-то вырос, стал задумываться о том, что теперь отвечаю не только за свою жизнь.
Моя дочь, ясноглазый ангел Фиона, растущий не по дням, а по часам – единственный якорь. То, ради чего я каждый вечер, несмотря ни на что, прихожу домой. То, ради чего стараюсь даже не ругаться с Тиффани. Нехорошо, когда дочь, пускай еще и мало что понимающая, видит скандалы.
Конечно, моя жена не настолько глупа, чтобы не замечать очевидных вещей. Она прекрасно могла сопоставить все мои задержки на работе, какие-то немыслимые поздние совещания, и холодность по отношению к ней самой.
Поначалу она молчала – то ли надеялась на что-то, то ли просто не желала верить в происходящее, - но когда ее подружка, Кристина, помимо страхолюдной внешности еще и сплетница, напела ей что-то в уши, Тиффани не выдержала.
Я играл за компьютером (в последнее время я полюбил компьютерные игры – они позволяли отвлечься не хуже, чем алкоголь, только не вызывали похмелья), когда жена, выпроводив подругу, помыв посуду после ужина и приняв душ, прошла в гостиную и встала у меня за спиной.
- Ничего не хочешь сказать? – поинтересовалась она нарочито спокойным тоном.
- Если ты имеешь в виду сломанный почтовый ящик – это сосед, и я уже вызывал мастеров, - отозвался я, всецело поглощенный игрой.
- Я о твоих похождениях, - выпалила Тиффани.
Я молча свернул игру и обернулся. Встал, окидывая жену равнодушным взглядом.
Она была в тонкой ночной сорочке – видимо, уже собиралась ложиться, но не смогла уснуть, не поговорив со мной. На длинных черных ресницах Тиффани блестели слезы, губы дрожали, и было ясно, что жена едва удерживается от рыданий.
Я попытался найти в себе хоть каплю сочувствия, взывая к совести, но совесть молчала уже несколько лет.
- Ты хочешь узнать подробности, или эта идиотка тебе рассказала обо всем в красках? – слова слетели с языка сами, прежде чем я успел подумать и подобрать достойный ответ.
Тиффани отшатнулась, будто от пощечины, и я понял – она не верила до последнего, не хотела верить, даже когда подружка ткнула ее носом в какие-то факты, и спросила, где-то в глубине души еще надеясь, что все рассказанное – неправда, ложь, пустая клевета завистливой курицы. Конечно, жена и сама догадывалась, но предпочитала тешить себя надеждами, иллюзиями счастливой семейной жизни, и пришла ко мне за одним-единственным – услышать, что я по-прежнему люблю ее, что мне никто больше не нужен, кроме нее и нашей дочери, пусть даже зная, что я кривлю душой. Или, быть может, Тиффани надеялась, что я стану извиняться, скажу, что совершил огромную ошибку и такого никогда больше не повторится.
- Значит… это правда? – еле слышно выдавила жена, отступая от меня, словно боялась, будто я в самом деле ее ударю.
Я пожал плечами.
- Какая разница? – сказал устало. – Ты все равно мне не поверишь.
Взгляд Тиффани стал ледяным, и одному богу известно было, каких сил ей стоило сохранить самообладание.
“Извинись, идиот”, - звенело в мозгу, - “Скажи, что сожалеешь, что любишь ее больше всего на свете, иначе рискуешь потерять свою единственную дочь!”
- Я ухожу от тебя, - тихо пробормотала она и вышла, оставив меня в одиночестве.
Еще пару лет назад я наорал бы на жену, позвонил своему адвокату, пригрозил бы ей, в конце концов.
“Бешеный лис” – иногда в шутку называли меня друзья, памятуя о холеричном характере, но в последние года два эти шутки стали звучать все реже.
Что-то надломилось, и огонь, раньше ярко бушевавший внутри, угас. В двадцать шесть я стал ощущать себя тлеющим угольком, призраком себя самого, растерявшего вместе со злостью всю браваду.
Злость, отчаяние, даже ярость – ушли, потерялись где-то на жизненном пути, оставив после себя только серую, как тяжелое зимнее небо, усталость, а я даже не заметил, как это произошло.
Просто однажды открыл глаза, просыпаясь, и понял – мысли об Анне удалось загнать глубоко, в самый потаенный уголок души. Вот только вместе с ними в череде дней, сменяющих друг друга, растворились и все остальные.
А теперь еще и жена, стараниями своей дуры-подруги, искренне полагающей, что делает доброе дело, узнала обо всем.
На следующий день я вернулся с работы пораньше. Тиффани еще не было, в последнее время ее сильно загрузили работой в больнице, так что дома была только нянька, которую я отпустил, дав щедрые чаевые. Не переодеваясь в домашнее, даже не утрудившись принять душ, прошел в детскую.
Фиона деловито играла с кубиками, строя из яркого пластика башенки и раздраженно сопя что-то, когда неуклюжие строения разваливались под ее руками. В свои пять девочка играм в куклы предпочитала конструктор – говорила, что ей нравится что-нибудь строить.
- Папа, - улыбнулась дочь, увидев, что я смотрю на нее. Я улыбнулся в ответ. – Смотри!
Я взял Фиону на руки, в очередной раз удивляясь тому, как быстро она растет – казалось бы, еще недавно девочка еще писалась в пеленки, не умела ходить и почти ничего не весила, а скоро уже будет отмечать свой пятый день рождения, весело лопочет и даже понемногу учится читать. Правда, все равно предпочитает слушать сказки, а не разбирать самой слова в книжках.
Дочка что-то взахлеб рассказывала, сидя на руках – кажется, о том, что они с миссис Шмидт поймали сегодня на прогулке бабочку, набрали целый букет цветов для мамы и прочитали целую главу из Пиноккио, - а я вдруг представил, что однажды приду вечером в пустой холодный дом, зайду в детскую, и не услышу радостного приветствия. Что не буду, украдкой позевывая, читать на ночь осточертевшую мне сказку про обезьянку с чудным именем Анфиса, не повезу пятничным вечером Фиону на занятия по французскому и не проснусь от того, что дочь в шесть утра в выходной день станет стаскивать с меня одеяло, щекотать мне пятки и говорить, что солнышко уже встало.
Меня словно окатило холодной водой.
Я осторожно посадил Фиону на пол и опустился рядом, осознав ясно и четко – мою дочь Тиффани не отнимет.
Когда послышался хлопок двери, возвестивший о том, что жена пришла с работы, я оставил дочь играть в игрушки и вышел в гостиную. Тиффани вздрогнула, увидев меня, но тут же взяла себя в руки, надевая невидимую броню.
Я подошел к жене так близко, что чувствовал ее сбивчивое дыхание.
- Убирайся, - прошептала она, стараясь выглядеть непреклонной, сильной и гордой женщиной. Я чуть отстранился, строя виноватую улыбку, делая взгляд как можно более пристыженным и виноватым.
Руки Тиффани были холодны, как лед, лицо окаменело, и я знал, что она изо всех сил стискивала зубы, сдерживая душащие ее слезы, но жена не вырвала ладони, когда я стиснул их своими пальцами.
- Прости меня, - только и сказал я, глядя ей прямо в глаза.
Конечно, жена никуда не ушла. Более того – старалась даже не вспоминать об инциденте, чуть не стоившим мне потери дочери. Дни шли за днями, складываясь в месяцы, сменялись времена года, а мы играли на публику счастливую семейную пару.
Я знал, что поступил отвратительно, знал, что Тиффани простила меня только потому, что по-прежнему любила, а я все по-прежнему не мог дать ей ничего, кроме имитации счастливой семейной жизни. Но, по крайней мере, она поверила в мое искреннее раскаяние (какое счастье, что дура-Кристина засекла меня лишь с однажды, с молоденькой практиканткой, и жена все-таки поверила в мимолетную, ничего не значащую интрижку), и, поскольку я больше не давал ни единого повода усомниться в моей кристальной честности и верности, еще тщательнее став выбирать места для встреч, постепенно все вернулось на круги своя. Тиффани любила и заботилась, я позволял любить и заботиться, снова и снова играя роль примерного супруга, даже через двенадцать лет брака очарованного своей потрясающей женой и бесконечно виноватого за совершенную ошибку.
Фиона подросла, превратившись в очаровательную девчушку, гордость школы и родителей, и каждый раз, когда я смотрел на нее, то переставал чувствовать даже тень вины за то, что обманул жену.
Фиона росла, к вящему неудовольствию Тиффани, папиной дочкой – с детства полюбила спорт, который Тиффани ненавидела всеми фибрами души, - и каждый погожий день мы проводили много времени на улице, то отрабатывая броски в корзину, то играя в футбол, а то и просто нежась на солнышке и рассказывая друг другу забавные истории.
Проводя время с дочерью, воспитывая ее или просто дурачась на свежем воздухе, я снова чувствовал себя живым и полным сил. Мне исполнилось тридцать три года, почти половина жизни уже прошла, но я ощущал себя семнадцатилетним юнцом, едва справившим совершеннолетие. Казалось, что все неприятности и переживания прошлого забылись, что жизнь только-только начинается, полная новых открытий и свершений.
Тиффани удивлялась произошедшей во мне перемене, и я, к своему удивлению, однажды даже поймал себя на мысли, что испытываю к этой женщине самую настоящую благодарность.
За годы брака мы привыкли друг к другу, пообтесались, и даже раздражение по отношению к жене угасло, сошло на нет.
Мы занялись вместе бизнесом, открыв небольшой магазинчик техники. Конечно, особой прибыли он не приносил, да и был скорее развлечением, приятной отдушиной в череде дней работы на благо Стренджтаунской науки.
Я чувствовал, что понемногу начинаю обретать покой – подобие душевного равновесия, которого мне так не хватало с десяти лет. Шрамы, конечно, никуда не делись, и еще иногда ноют, но я нашел в себе силы справиться, перешагнуть и жить дальше, не оглядываясь постоянно на былое.
Воистину – есть время разбрасывать камни.
Но иногда наступает и время их собирать.
Древовидный вид
