Терминальная болезнь (происходит от английского прилагательного “terminal”, которое имеет значения “заключительный, конечный, терминальный, окончательный, последний, завершающий”) – это время от момента, когда человек узнал, что у него неизлечимая смертельная болезнь, и до того, когда он уже совсем близко подошел к последней черте.
Автор, фотограф, корректор: Feya Редактор: Pike Консультант по вопросам медицины: Айжель Жанр: мелодрама, мистика Рейтинг: 14+ Проверил: Pike
Pike, СПАСИБО за то, что проверил, поверил и тем самым поднял для меня планку. Айжель, СПАСИБО за то, что консультировала в вопросах, касающихся медицины. Оленька, СПАСИБО за то, что помогала создавать площадки для съемок сериала, выискивая по всей сети объекты. Спасибо за то, что была поддержкой и опорой, когда мое вдохновение меня покидало. Викуля, СПАСИБО за Майкла и Карен. Лисена, СПАСИБО за помощь в обработке скриншотов и чудесные наряды для актеров.
__________________
Последний раз редактировалось Veneziana, 05.02.2012 в 16:32.
С этим сериалом я познакомилась на другом форуме. И с удовольствием перечитала его здесь. Должна сказать, вы большая молодец - не каждый рискнет написать что-то на подобную тему, и не у каждого из рискнувших получиться такой же щемящий душу рассказ, как у вас. Так легко представить боль и переживания каждого из героев - и Лиллиан, и ее матери, дочери. Отдельно почему-то хочется сказать пару слов о муже. С тем, что Майкл - эгоист спорить никто не станет, это факт. Не он один такой - мужики сейчас все пошли избалованные. Но как и Лил мне не хочется думать, что все, что было между ними так резко ушло после того, как стало известно о болезни. Не бывает окончательно плохих или хороших людей, так и Майкл не может быть прямо таки абсолютной сволочью. Надеюсь, он поймет, что нужен Лиллиан, и что это понимание придет до того, как он будет стоять у гроба жены.
+04k@, спасибо большое.
Очень приятно осознавать, что читатели понимают, о чем именно этот рассказ. И радостно видеть, что то, чему я отдаю очень много времени и сил, нравится людям.
Да конечно Майкл - не "абсолютная сволочь". Просто он обычный человек. А большинство обычных мужчин именно так и поступили бы в похожей ситуации, вот и все((
Спасибо за отзыв)) Буду рада видеть Вас в этой теме. С продолжением тянуть не буду - серия доскринивается, скоро будет.
Простите, что снова пока без скринов. Но снова все как-то по-дурацки складывается... Если буду ждать, пока смогу их сделать, серию не представляю, когда выпущу((
Мрачно, грустно и пока беспросветно. Особо впечатлительным личностям – не читать. Но без этой главы, и следующей за ней – такой же беспросветной – рассказ будет выглядеть неполным, нелепым и оторванным от реальности так же, как клоун на похоронах. Простите за всю черноту и такие анатомические подробности больничной жизни, но ТАК было нужно.
3 серия. Торговля.
Третья стадия терминальной болезни – просьба об отсрочке, торговля.
Ресторан «…», расположенный в самом сердце Нью-Йорка, всегда славился своей изысканной кухней и безупречным обслуживанием. Приятный интерьер, выдержанный в мягких пастельных тонах, негромкая классическая музыка, лившаяся со всех сторон, вышколенные официанты, бесшумно скользившие между столиками, покрытыми белоснежными скатертями – все это очаровывало с первого взгляда и заставляло людей приходить сюда снова и снова.
Двое мужчин, сидящих у столика возле окна, не были исключением. Ставшие постоянными посетителями, они приходили сюда в первую и третью пятницу каждого месяца уже на протяжении нескольких лет. Никто из них не мог бы точно сказать, с чего началась их дружба. Они были абсолютно не похожи друг на друга. Эндрю Келлер, плотный, начинающий лысеть коротышка, и Оливер Рассел – долговязый и рыжеволосый, с лицом, усыпанным веснушками и оттопыренными ушами, напоминающий школьника-старшеклассника. Однако, каждый раз, встречаясь во время обедов, ставших уже традиционными, они не могли наговориться друг с другом. Возможно, их объединяла страсть к профессии.
- Эндрю, мой график забит до предела… Веришь, даже отпуск не могу взять второй год, - Оливер смял накрахмаленную льняную салфетку в длинных тонких пальцах и виновато покосился на собеседника. Хотя… если Эндрю Келлер просит о том, чтобы поговорить с его пациенткой, значит, ситуация и в самом деле серьезная, - Разве что в следующем месяце я смогу принять ее…
- Оливер, до следующего месяца она может и не дожить, - мужчина тяжело вздохнул, - Непрофессионально это, я понимаю. Но не могу не принимать все это близко к сердцу. Нужно учиться быть более черствым что ли…
- Ты хочешь поговорить об этом? – тоном профессионального психиатра, картинно поинтересовался Оливер, - Ладно, ты не так часто просишь меня о чем-то, чтобы я вот так запросто лишался шанса оказать тебе услугу. Пусть придет на следующей неделе - придется пожертвовать своим перерывом на обед.
- Спасибо, - облегченно вздохнув, улыбнулся Эндрю, - С меня ланч.
- Договорились, - мужчина жестом руки подозвал официанта, - Ну, и пока у меня еще есть возможность пообедать в нормальных условиях, а не на бегу, может закажем устриц?
И вот теперь, на ходу дожевывая гамбургер, купленный в ближайшем МакДональдсе, Оливер Рассел с тоской думал:
- Ну, теперь Мак-изжога мне обеспечена… Все же нужно было порекомендовать Эндрю другого психиатра, менее загруженного, которому не пришлось бы перебиваться пластилиновыми гамбургерами, набитыми химией под завязку, - быстрым шагом он вошел в здание на Пятой авеню, где на четырнадцатом этаже располагался его кабинет.
На бегу кивнув охранникам у входа, зажав под мышкой портфель с бумагами, он почти столкнулся у лифта с молодой рыжеволосой женщиной. Словно раздумывая, оставаться или уйти, она нехотя нажала на кнопку вызова.
«И ведь наверняка все это из-за избалованной дамочки, которой не терпится расстаться со своими деньгами. Даже в случаях, когда достаточно простого успокоительного, они настоятельно требуют антидепрессанты…» - себе под нос пробормотал Оливер. Стоявшая рядом девушка, если и расслышала его слова, то не подала вида. Дожевав гамбургер, Оливер скомкал вощеную оберточную бумагу и жестом профессионального баскетболиста закинул ее в стоявшую неподалеку урну.
- Точный бросок, и вот уже счет один-ноль в пользу нашей команды, - прокомментировала незнакомка.
- Верно, - широко улыбнулся в ответ он.
Двери лифта распахнулись, и Оливеру пришлось посторониться, пропуская выходящих людей. Галантно пропустив девушку вперед, он последовал за ней.
«Она-то уж точно не похожа на мою пациентку – слишком независимо держится» - мельком подумал он, наблюдая, как молодая женщина, сверившись с записной книжкой, выходит на десятом этаже.
«Ну давай же, давай!» - он нетерпеливо поглядывал на часы, подгоняя медленно ползущий вверх лифт. Стрелки часов показывали без пяти минут два, и это означало только одно – еще немного, и Оливер опоздает на работу. Наконец кабина остановилась на четырнадцатом этаже, и мужчина почти бегом пустился к своему кабинету. Ворвавшись в приемную, он, запыхавшись, спросил у своей секретарши:
- Миссис Стюарт уже здесь?
Анна отрицательно покачала головой, и он разочарованно вздохнул:
- Так я и думал… Человек, которому срочно нужна помощь, не станет опаздывать на прием.
Наспех переодевшись, он широко распахнул окна своего кабинета, выходящие на Мэйн Стрит, и устроился в глубоком кожаном кресле, приготовившись потерять час времени, ценимого им на вес золота, когда из приемной до него донеслось:
- Я Лиллиан Стюарт. Простите, я немного заблудилась – вышла не на своем этаже – и потому немного опоздала. Доктор Рассел сможет принять меня? – несколько смущенно прозвучал мелодичный женский голос.
- Сейчас ровно два часа, мисс Стюарт, и доктор ждет вас, - Анна распахнула дверь его кабинета, впуская пациентку. Оливер застыл – на пороге стояла девушка из лифта. Он так и стоял, растерянно моргая, когда она, войдя в комнату, отрекомендовалась:
- Здравствуйте, доктор Рассел, а я - Лиллиан Стюарт, избалованная дамочка.
ДНЕВНИК
Наверное, в десятый раз за последние полчаса я оглядываю свою палату. За несколько дней пребывания здесь, я успела изучить ее до мелочей, теперь я с закрытыми глазами могу достоверно составить топографическую карту трещин и неровностей потолка, проложить маршрут по идеально подогнанным доскам ламината, не заплутать в причудливом рисунке обоев. Я изучаю ее потому, что страх не дает мне заниматься чем-то другим. Пухлый потрепанный томик стихов Гарсиа Лорки мирно дремлет в сумке – что мне до стихов мертвого испанского поэта, наверняка он понятия не имел, что такое аденокарцинома. Небольшой плеер с песнями Фрэнка Синатры молчаливо притих в недрах прикроватной тумбочки – что мне за дело до баллад мертвого американского певца, он наверняка понятия не имел, что такое анэктомия. Я не в силах заниматься ничем из того, что было таким привычным для меня. Целыми сутками я сижу в углу кровати, сжавшись в комочек и укрывшись тонким больничным одеялом до самого подбородка, выходя из палаты лишь на процедуры.
Процедуры постоянно разные, но зовет меня на них всегда одна и та же медсестра. За те несколько дней, что нахожусь здесь, я уже успела познакомиться с ней. Ее зовут Маргарет, она обожает свою кошку и ненавидит невестку. Кошка не причиняет ей никаких хлопот, в отличие от невестки. Чтобы жить в мире и согласии с кошкой, ей достаточно призывно потрясти коробкой с сухим кормом. За те несколько дней, что я нахожусь здесь, я успела выучить его название - … «Если бы только того же хватало этой стерве» - сокрушается Маргарет. «Эту стерву» зовут Лина, с завидной регулярностью она оставляет за собой в кухне невымытую посуду, а ванной – непросыхающие лужи. К тому же без конца болтает по телефону. «Как только столько слов помещается в такой пустой голове?»
Несколько раз в день Маргарет забирает меня из моей палаты, чтобы отвести на процедуры, названия которых мне даже страшно было произнести. Раньше. Всегда. Теперь я должна безропотно переносить их, хотя иногда мне приходится стискивать зубы от боли. Это никого не интересует, и каждый день меня вызывают снова и снова. Больше всего мне хочется скрыться, убежать отсюда. Далеко-далеко. В небольшой домик на берегу океана, где каждое утро меня будут будить крики чаек. Мы с Лисси будем бродить по песку, и собирать ракушки в голубое пластмассовое ведерко. Именно такое ведерко я видела в витрине детского магазина по дороге в больницу. Именно тогда я пообещала себе, что вынесу все, что со мной будут делать – обследования, операцию, химиотерапию – если это поможет мне выжить. Выжить, чтобы бродить по песку вместе с Лисси. И собирать дурацкие ракушки…
Эта мысль не дает мне покоя вот уже несколько дней. Я никогда не хотела свой дом на берегу океана, и совершенно непонятно, почему мне так хочется этого сейчас. Хочется до обморока, до дрожи в коленях. Сейчас это кажется мне самым важным на свете.
Перед самым отъездом в больницу я решаюсь поговорить об этом с Майклом. Я восторженно описываю прелесть прогулок по песку, когда натыкаюсь на стену ледяного отчуждения : «Этого нет в моих планах» - отрезает он, не оставляя ни малейшего шанса даже самой крошечной надежде. Почему я начинаю замечать только сейчас, что меня тоже нет в его планах?
Я готова взорваться, но заставляю себя сдерживаться – я обещала себе сотни раз, что стану терпимее. Оливер мог бы гордиться мной – ему я тоже обещала, что перестану устраивать истерики по пустякам. Сдержанно я интересуюсь, ЧТО именно ЕСТЬ в его планах. Кто знает, может быть там для меня уготовано нечто особенное?
Тщетно. С все возрастающим раздражением я слушаю его планы, перечисляемые с завидной педантичностью, не находя в них себя. Его желания имеют решающее значение, его предпочтения перевешивают чашу весов, его приоритеты перетягивают одеяло на себя, оставляя меня мерзнуть. Мое сердце успевает покрыться коркой льда за те несколько минут, что я начинаю осознавать, что в его планах никогда меня и не было. Меня, с моими заботами и чаяниями. Была лишь красивая кукла, манекен с ярко-зелеными глазами… Почему я никогда не обращала внимания на то, что он не устает твердить мне о том, как ему нравятся зеленоглазые девушки? Только сейчас мне кажется это нелепым – разве может иметь значение цвет глаз, когда любишь? Кукла с зелеными глазами и рыжими волосами… Почему я никогда не обращала внимания на то, что он рефреном повторяет мне, что обожает девушек с зелеными глазами и рыжими волосами? Разве может иметь значение цвет волос, когда любишь?
«Итак, на нашей выставке самых красивых женщин Нью-Йорка, побеждает Лиллиан Евангелина Хэмптон с медалью за экстерьер». Аплодисменты. Занавес.
Это кажется мне таким нелепым, что я начинаю истерически смеяться. Такой реакции он не ожидает и замолкает на полуслове, слегка приоткрыв рот. Не говоря больше ни слова, но продолжая хохотать, я выхожу из комнаты. Я обязательно скажу Оливеру, что он может гордиться мной.
Наконец все процедуры и обследования с труднопроизносимыми названиями закончены. Меня вызывает к себе доктор Мартинес. Я подхожу к кабинету и замираю на пороге. Я не хочу, не хочу, НЕ ХОЧУ ИДТИ ТУДА! Наконец я решаюсь. Я набираю полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду. Аналогия полная, вот только почему у меня такое чувство, что я собираюсь прыгнуть в бассейн, но совершенно не умею плавать? Если я не расшибусь о дно бассейна, то наверняка утону – доктор Мартинес совершенно не тянет на бравого спасателя, который решительно бросится в воду при первом моем невнятно-испуганном «Помогите, я тону!». Скорее он походит на одного из меланхоличных вездесущих зевак, ничего не значащих статистов, который будет равнодушно наблюдать за моей агонией с безопасного расстояния – через стол, заваленный кипами бумаг, медицинских карточек таких же бедолаг, как и я, которых угораздило влезть в воду, не умея плавать…
- Как обстоят дела? – мой голос дрожит. Я хочу услышать правду. Или мне только кажется, что я хочу услышать правду?…
Он опускает глаза. Они все опускают глаза. Черт, сколько раз я сама опускала глаза, когда не хотела сообщать плохие новости. «Карен, прости, ту сумку от Биркин, что ты хотела, - как раз тут самое время отвести взгляд, чтобы не видеть того разочарования в ее зрачках, - Ее уже купили…» Сколько раз я сама опускала глаза, когда не хотела сообщать плохие новости… Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что должны сообщить мне сейчас.
- Результаты анализов не очень хорошие… - наконец он все же решается взглянуть на меня. В его вмиг потемневших глазах сожаление. В его вмиг сомкнувшихся руках сожаление. В его вмиг опустившихся плечах сожаление. Он сожалеет… Черт…
- Но… Но ведь что-то же можно сделать, правда? Ведь есть какие-то методы, правда? Ведь я не умру, правда? – я задаю вопрос, но вовсе неважно, каков будет ответ… Я мгновенно поверила его глазам, отведенным в сторону. Такие глаза не могут врать… Им просто незачем врать. Ты для таких глаз всего лишь одна из десятка пациентов, принимаемых за день, одна из сотни пациентов, принимаемых за неделю, одна из тысячи пациентов принимаемых за год… Для таких глаз ты всего лишь номер больничной карты. Досадная помеха в попытке уйти пораньше с работы, чтобы выпить чашку кофе в кафе возле дома. Или я ошибаюсь и это всего лишь профессиональный навык? Защитная реакция? Ведь нельзя же принимать слишком близко к сердцу судьбу всего лишь одной из десятка пациентов, принимаемых за день, одной из сотни пациентов, принимаемых за неделю, одной из тысячи пациентов принимаемых за год…
- Да, конечно, - с видимым облегчением он кивает. Как странно… Я так хотела услышать именно эти слова, но когда они произнесены, я не могу поверить… Я начинаю искать признаки того, что он говорит неправду. В глубине души я надеюсь, что их не окажется, этих признаков. И это будет означать, что так оно и есть. Я буду жить.
Через несколько минут я покидаю кабинет. Меня ждет операция. При мысли об этом меня кидает в дрожь. Мои колени подгибаются, я едва не падаю. Я прислоняюсь спиной к двери, чтобы хотя бы попытаться прийти в себя, хотя бы постараться надеть на лицо маску - «Не волнуйтесь, со мной все в порядке… Просто нужно на воздух… С девушками в моем возрасте это случается…»… Я прислоняюсь спиной к двери, когда замечаю надпись – Часовня Святого Иоанна. Одна из тех крошечных часовен, которые есть в каждой более или менее приличной больнице. Пока врачи борются за спасение жизней в операционных, родственники пациентов приходят сюда, чтобы заручиться поддержкой высших сил. Эта поддержка, она никогда не станет лишней – «Боже, пусть операция моего отца пройдет успешно… Господи, пусть перелом моей жены срастется удачно… Ангелы-Хранители, пусть эти лекарства помогут моей дочери…». Я не становлюсь исключением. Войдя, я буквально падаю на колени перед распятием.
Никогда не умевшая молиться, я даже толком не знаю, ЧТО говорить сейчас. «Помоги, пожалуйста, прошу тебя… Спаси меня, и я сделаю все, что ты захочешь… Прошу тебя, только спаси меня… Я обещаю, что стану другой, я исправлю все свои ошибки, я больше никогда не сделаю ничего такого, за что ты мог бы осуждать меня… Только спаси, прошу… Клянусь, я больше ничего и никогда не попрошу для себя, если ты сделаешь это…». Спустя несколько минут, я возвращаюсь в свою палату, совершенно обессилившая. Теперь мне остается только ждать.
В ночь перед операцией мне так и не удается заснуть – страх слишком силен. Я встречаю рассвет, сидя на краешке кровати, сложив руки на коленях и сцепив пальцы. В голове гулко звенящая пустота, и, о чудо, никаких мыслей – похоже, они оказались проворнее меня, и попрятались по углам в страхе перед тем, что ожидает нас. Вслед за рассветом за мной приходят врачи, чтобы забрать меня в операционную – огромную белоснежную комнату, наполненную мерно попискивающими приборами, запахом спирта и… музыкой. Ну надо же, кто бы мог подумать, что добродушный увалень, доктор …, окажется ценителем Вагнера. Медсестра помогает мне устроиться на операционном столе. Последнее, что я ощущаю – резкая, почти мгновенно исчезающая боль от укола. Улыбающееся лицо медсестры плывет надо мной, и под завершающие такты «Полета Валькирий» я проваливаюсь в черное зыбкое болото наркоза…
«Лиллиан… Лиллиан…» - несколько секунд я решительно не понимаю, что это за голос… Он не походит ни на один из голосов, известных мне, и одновременно похож на множество других звуков. Именно так может звучать шум прибоя – когда волны одна за другой тихо накатываются на песчаный берег – «Лиллиан…»… Именно так может звучать шелест листьев, когда ветер нежно перебирает ветви деревьев одну за другой – «Лиллиан…»… Именно так можно звучать миллион других вещей, но все они будут бесконечно нежными. Я не могу противиться всей этой нежности и открываю глаза. Открываю затем, чтобы тут же испуганно вздрогнуть – я вижу операционную, врачей и… и себя на операционном столе. Я хочу закричать, но меня останавливает все тот же голос – «Лиллиан, не бойся…»… Повернув голову в его сторону, я вижу мужчину. Его волосы цвета песка на морском берегу – именно того песка, на который так тихо накатываются волны. Его глаза цвета листьев – именно тех листьев, которые так нежно перебирает ветер. Он одет в темную неброскую одежду – так одевается каждый второй мужчина в Нью-Йорке, пройдя мимо, ты уже через минуту и не вспомнишь, во что именно он был одет. Он улыбается, протягивая руку. За его спиной нестерпимо яркий свет, настолько яркий, что я вынуждена зажмуриться. Все тот же голос повторяет мне: «Тебе нечего бояться…»… Я не открываю глаз, но чувствую, что он улыбается. Я даже могу сказать, что это за улыбка – она ободрит, когда кажется, что нет сил сделать последний шаг, она утешит, когда слезы ручьем льются из глаз, она поддержит, когда кажется, что колени вот-вот подогнутся, и ты рухнешь, как подкошенная, на землю… Она всепрощающая, эта улыбка – когда ты видишь ее, тебе совершенно не нужно казаться лучше, чем ты есть на самом деле, она принимает тебя со всеми недостатками, изъянами и тараканами в голове. Это улыбка АНГЕЛА. Я вздрагиваю, когда понимаю это. Словно блестящая серебряная цепь событий и озарений раскручивается в моей голове – вот я вижу себя словно со стороны, а рядом стоит ангел и протягивает ко мне руки, и значит ли это, что я умерла? Значит ли это, что меня больше нет, и никогда не будет? Скорее чувствую, чем вижу, что он снова улыбается, отрицательно качая головой: «А ты уже ГОТОВА?». «НЕТ! Мне столько еще нужно успеть сделать…» - мое горло сдавливает ужас, я не могу говорить, но ему это и не нужно. Он понимает меня без слов. Он кивает головой, словно удовлетворенный моим ответом. «Тогда возвращайся… Тебе нечего бояться… Все будет хорошо, девочка…».
Свет за его спиной постепенно гаснет, и меня вновь окутывает темнота…
Я просыпаюсь от тупой боли, которую не снимает ни полузабытье, ни уколы… И от страха, ростки которого начинают пробиваться сразу же, как только мое сознание проясняется – как прошла операция? Каковы прогнозы? Что со мной будет дальше? На все эти вопросы у врачей не так уж много вариантов ответов – они или пожимают плечами (таким привычным жестом, что я начинаю думать, что они отрабатывают его долгими бессонными ночами дежурств по клинике), или уходят от ответа (так мастерски, что я начинаю думать, что в медицинских колледжах целый семестр посвящен тому, как лучше уйти от сомнительной темы в разговоре с пациентом). Ни один из вопросов и следующих за ними ответов не приближает меня ни на шаг к уверенности, или хотя бы знанию того, что меня ждет.
Следующие несколько дней (недель? месяцев?) боль и страх становятся моими постоянными спутниками. Они напоминают картинки в калейдоскопе – меняется лишь порядок, но никогда – суть. Но если боль постепенно проходит, растворяется, сходит на нет, то страх лишь усиливается. У кругом виноватых Данаид, осужденных богами вечно наполнять бездонный сосуд, и то впереди было менее беспросветное будущее… Они всего лишь были обречены носить кувшины с водой на протяжении десятилетий (веков? тысячелетий?), я же вынуждена находиться у колодца своего ужаса беспрестанно, не зная его глубины, не имея представления, сколько еще времени мне придется провести у него.
Все меняется, когда начинается химиотерапия. Я внезапно понимаю, что все, что произошло со мной ДО нее – было лишь прелюдией. Прологом. Одним из первых кругов ада, который мне лишь предстоит пройти. Я начинаю осознавать это, еще сидя на приеме у химиотерапевта…
Перечислив перечень побочных эффектов от химиотерапевтических препаратов, длине которого позавидовала бы Великая китайская стена – половина из них может убить меня на месте - он буднично сообщает:
- Волосы выпадут.
- Нет! – я инстинктивно тянусь рукой к волосам, словно пытаясь прикрыть, защитить их. Все остальное уже не вызывает у меня нареканий и внутренних терзаний… Я согласна вынести все, если только это поможет мне. Но не волосы, только не они. Ни при каких условиях не могу представить себя лысой. Либо в демократичной косынке. Либо в застенчивой шапочке, - НЕТ!
Он пожимает плечами, даже не пытаясь разубедить меня. Ему совершенно наплевать на мое согласие, на то, что я об этом думаю, на то, хочу ли я этого или нет. Ему не нужна индульгенция от меня. Наплевав на мое мнение и на меня заодно, он выписывает препараты и отправляет меня на химиотерапию.
Следующие несколько недель проходят, как в тумане. Легкая тошнота начинается еще под капельницей. Она подкрадывается незаметно, постепенно накрывая с головой, не оставляя места даже мыслям о еде. От нее не спасают ни лекарства, ни мягкие увещевания моей матери – «Лилли, милая, потерпи, скоро все пройдет…». Черта с два – она не проходит. Я не могу есть, не могу переносить запах пищи, не могу даже слышать о еде.
К списку моих «не могу» присоединяется потеря концентрации и ослабление памяти. Теперь я не в силах удержать в памяти даже элементарные вещи. Я все чаще ловлю себя на том, что забываю все на свете. Что ж, тем лучше. Я и впрямь не прочь забыть весь этот ад, что творится сейчас в моей жизни. С капельницами в качестве геенны огненной и медсестрами в роли чертей. Я хочу забыть все это, как страшный сон. Забыть, чтобы никогда больше не вспоминать. И моя память поддается, она податливо уступает. Теперь я забываю все, что было таким важным для меня раньше. В нормальной жизни. В прошлой жизни…
Единственное, что я не способна забыть ни на секунду – это волосы. Каждое мое утро начинается с тщательного осмотра подушки. Я осматриваю каждый ее миллиметр, пытаясь сосчитать волоски, выпавшие за ночь. Потом приходит очередь расчески. С величайшей осторожностью я причесываюсь, стараясь не выдернуть ни единого лишнего волоска. После того, как расческа прошла самый пристрастный досмотр (куда там бравым таможенникам с поисковыми собаками – я куда дотошнее любой, самой дрессированной из них), я облегченно вздыхаю. Чтобы через две минуты снова бессознательно потянуться рукой к голове, или попытаться поймать свое отражение в зеркале…
Я боюсь и жду этого момента, но, тем не менее, он застает меня врасплох. Утро семнадцатого дня после химиотерапии. Еще накануне вечером ничто не предвещает беды – на расческе остается ровно двадцать шесть волосков – это на два меньше, чем днем, и я засыпаю с надеждой, что быть может, войду в число тех счастливчиков, которых минует выпадение волос. Я засыпаю с улыбкой на губах, и просыпаюсь с ней же. Я просыпаюсь. Но не тороплюсь открывать глаза, сосредоточившись на своих ощущениях. До моей щеки ласково дотрагивается солнечный зайчик, заскочивший на пару минут, только чтобы пожелать доброго утра… Теплым дыханием овевает легкий ветерок, пробравшийся сквозь занавески… Я лениво потягиваюсь, улыбаясь чудесному утру, и чувствуя необыкновенную легкость. Улыбка все еще играет на моих губах, когда я приподнимаю голову с подушки… И тут же крик срывается с моих губ. Чтобы, отразившись от стен, обитых шелком, вернуться ко мне. Я дико кричу, повторяя одно и то же: «Нет! НЕТ! НЕЕЕТ!!!». В спальню вбегает моя мать – она перепугана моими воплями, она понятия не имеет, ЧТО произошло: «Что случилось, малышка?». И замолкает на полуслове. Она все видит. Мои волосы, все до единого, лежат на подушке. А я отчаянно трясу совершенно лысой головой и кричу: «Нет! НЕТ! НЕЕЕТ!!!».
Следующие несколько дней я отказываюсь выходить из спальни, отказываюсь есть, отказываюсь смотреть в зеркало. Я ждала и боялась этого, но не думала, что это окажется ТАК страшно. Это как вполне осязаемое, материальное подтверждение того, что я смертельно больна. Раньше опухоль дремала в недрах моего организма, ее существование подтверждали лишь туманные заверения врачей, да шрам на животе, появившийся несколько месяцев назад. Теперь же подтверждение ее существования будет у меня перед глазами ПОСТОЯННО! Мне кажется, что я больше никогда не решусь взглянуть на себя в зеркало. Я требую закрыть все зеркала в доме. Я бы уничтожила их лично, если бы решилась выйти из комнаты. Но я отказываюсь выходить…
На третий день после того, как я лишилась волос, мне назначен прием у Оливера. Мне невыносима сама мысль, что придется выйти из квартиры, и я решаю отменить посещение. Я набираю цифры его номера, прокручивая в голове возможные причины своего отсутствия. Ни одна из них не кажется мне достаточно веской. «Оливер, я плохо себя чувствую… Оливер, я не успеваю прийти в назначенное время… Оливер, у меня выпали все волосы, и ближайшие несколько лет я не собираюсь выходить из комнаты!». Я останавливаюсь на нейтральном «Оливер, я не смогу прийти сегодня…», когда слышу голос секретарши. Что ж, тем лучше, не придется пускаться в пространные объяснения, можно ограничиться банальным «Отмените мой прием на сегодня». Я представляюсь, но прежде, чем я успеваю сказать еще хоть что-то, она переключает меня на Оливера. Грымза!
- Лиллиан! – его обеспокоенный голос доносится из трубки. Я молчу. Через пару секунд заставляю себя выдавить:
- Оливер, я не смогу прийти сегодня, простите, - и прежде, чем он успевает опротестовать мои слова, ответив хоть что-нибудь, нажимаю на кнопку отбоя. Вот и все. Я отшвыриваю телефон в сторону и снова забираюсь под одеяло с головой. Я заставляю все мысли вылететь из моей головы. Я существую вне времени и пространства. Я словно в коконе, который может дать мне иллюзию защищенности. Лишь иллюзию того, что все в порядке. Если вдуматься, в моем положении даже иллюзия – не так уж и мало.
Я не знаю, сколько времени прошло. Я лежу, укрывшись одеялом и безучастно смотря в одну точку, когда раздается осторожный, почти неслышный стук в дверь. Тщетно. Я даже не поворачиваю головы. Слышу чьи-то шаги. Бесполезно. Я даже не отвожу взгляда от крошечного завитка на обоях. Чувствую, как чья-то рука мягко ложится на мое плечо. Напрасно. Я даже… Нет. Когда я слышу голос Оливера, я вскидываюсь:
- Какого черта?
Любой разозлился бы в ответ на такое приветствие, но только не он. Он улыбается. Он словно не замечает моих опухших от слез глаз и абсолютно лысой головы:
- Четырнадцать тридцать, четверг. У вас прием на сегодня, миссис Стюарт. Начнем?
Только тогда я замечаю огромный пакет в его руках. Жестом фокусника он извлекает из него один за другим парики. Черные, белые, рыжие… Короткие и длинные… Прямые и волнистые… Вскоре вся моя кровать завалена волнами чужих волос. Я растерянно сижу посреди них… Оливер садится в кресло, точно так же закинув ногу на ногу, что и в своем кабинете во время приема, и интересуется:
- С какого из них начнем?
Слезы ручьем бегут из моих глаз. Но я улыбаюсь…
Лиллиан вышла из лифта и направилась к двери, когда ее смущенно окликнул молоденький швейцар.
- Мисс Стюарт? – запинаясь, пробормотал он.
«Тед или Тодд?»
- Да, Тед? – она даже нашла в себе силы улыбнуться. Улыбка получилась вымученной, но юноша не заметил этого, просияв:
- Вы помните, как меня зовут! – затем, уже увереннее добавил, - Вызвать вам такси?
Она собиралась поймать такси на улице, но умоляющий взгляд Теда остановил ее.
- Буду вам очень благодарна, - на этот раз улыбка получилась более искренней.
На то, чтобы вызвать такси, у юноши ушло не более двух минут. Протараторив в прижатую к уху трубку адрес, он с обожанием воззрился на девушку:
- Какая вы сегодня красивая, мисс Стюарт! – Тед широко улыбался и, казалось, был совершенно счастлив.
Правила приличия требовали ответной вежливости, но откровенный взгляд юноши смущал ее:
- Спасибо, Тед, - затем, чтобы перевести разговор в более безопасное русло, она поспешно огляделась. Заметив на его столе раскрытый журнал с кроссвордами, Лиллиан поинтересовалась, - Вы любите кроссворды?
- Не особенно, - парень пожал плечами, - Это кто-то из ночных охранников забыл тут газетенку… Вот она и валяется. А я больше гонки люблю смотреть… - Тед кивнул в сторону небольшого телевизора, стоявшего позади него. Девушка прислушалась.
- А сейчас вас ждет прогноз погоды новостей от Криса Паттерсона…
- Пожалуйста, сделайте погромче, Тед, - попросила она. Юноша послушно крутанул ручку громкости, не отводя влюбленного взгляда от Лиллиан.
На экране появилось жизнерадостное лицо ведущего. Прикрывшись бутафорским зонтом, он нарочито поежился:
- Всю следующую неделю Нью-Йорк может не бояться жары. С первого по пятое июля утром мы ожидаем морось и туман, вечером — опять же морось, туман и дождь. Температура воздуха будет составлять около 18-20 градусов. Облачность слоистая, сплошная, солнце практически не будет выглядывать. И это радует, потому что для многих эта погода гораздо комфортнее жаркой, которая царила в городе на прошлой неделе.
- Ну надо же, а я не взяла с собой зонт… - вполголоса пробормотала Лиллиан. И вдруг, непонятно откуда взявшись, в ее голове мелькнула мысль: «Если сегодня не будет дождя, то все закончится хорошо… Господи, ты позволишь заключить с тобой сделку? Если сегодня будет сухо, то я поправлюсь. «Это невозможно» - недоуменно пожмут плечами врачи. «Это необъяснимо» - разведут руками друзья. «Это чудо» - скажу я. Если сегодня будет солнечно, то я буду жить. Ведь это так просто, Господи. Ведь тебе ничего не стоит сделать это, правда? Прошу тебя, пожалуйста, пусть сегодня не будет дождя»
Сквозь стеклянные двери она увидела, как у подъезда, лихо затормозив, остановилось такси. Кивнув на прощание Теду, девушка поспешила к выходу.
Едва она вышла на улицу, как хлынул дождь.
__________________
Последний раз редактировалось Veneziana, 22.10.2011 в 18:40.
IamFeya, Вот что скажу.
Герои сериала реально-ЖИВЫЕ.
Читаеш и вериш,сопереживаеш им.
Даже те кого принято считать статистами выглядят очень живо.
Что раньше,что сейчас,считаю этот сериал самым лучшим на ПРОСИМСе.
Очень тяжелый,сериал не для всех,но какой-же он мощный!
Очень сильный.
Снимаю шляпу!
pike, спасибище тебе, Вить.
Слышать такие слова от тебя - ну просто даже передать невозможно, сколько это для меня значит... Это и удивительно, и приятно, и неожиданно.
Терминал мне дается очень непросто, потому и такие перерывы огромные в работе. Все буквально выдирается изнутри. Если бы я знала вначале, через ЧТО мне предстоит пройти, я даже не знаю, взялась бы или нет. Но коней на переправе не меняют, нам с Лиллиан теперь придется идти до конца...
Спасибо тебе за то, что поверил в меня и в Терминал с самого начала
Нет сомнений - это удивительный сериал, каждая строчка которого заставляет задуматься, каждое слово пахнет концентрированной болью.
Очень грустно понимать, что героиня умрет - но это неизбежно. Но даже в этом есть свой смысл. Только такое страшное горе смогло потрясти нашу милую и бездумную героиню, вывести её из долбанного равновесия, вытащить её, наконец, из того розового-кукольного мирка, где она жила, и откуда её не смогло вытащить даже материнство. И теперь на месте этой наивной дурочки рождается новый человек - с мрачными глазами, но с очень сильным характером и очищенной душой.Человек, который думает. А раньше ей просто незачем было думать.
Получается, что болезнь - это, по сути, самое важное, что случилось с ней за всю жизнь. Только она сделала её человеком. Таким образом, это жуткое событие - лучшее, что случалось с героиней. И это все так хорошо прописано, что мне безумно нравится.
Остаюсь твоим читателем и с нетерпением жду продолжения такой занимательной истории
Айжель, спасибо тебе, Маш!!
Ты все поняла совершенно верно, вытащила зерно истины легко, как косточку из переспевшего персика.
Лиллиан не просто НЕЗАЧЕМ было думать, а можно даже сказать, что НЕЧЕМ. Она была как бабочка-однодневка, озабоченная лишь выбором туфель, подходящих к платью... Золотая девочка, к наманикюренным ножкам которой небрежно брошен весь мир - только протяни руку и он станет твоим. Оттого и характер - поверхностный, легкий, как крылья той самой бабочки-однодневки. А рождение дочки для нее было лишь одним из атрибутов той самой "совершенной жизни", которой она жила...
А вот когда она заболела... Она оказалась в ледяной проруби реальности, выбираться из которой пришлось ей САМОЙ. Неожиданно, непривычно и страшно.
Она умирает, это ясно как день. И умрет совершенно точно -иначе смысла писать о прогрессе сознания не было бы.
Рада, что ты читаешь, и всегда буду рада видеть тебя здесь.
IamFeya, читаю весь сериал с каким-то странным чувством покалывания в области глаз. Но я всё ещё не верю, что она умрёт. Или не хочу верить.
Это так тяжело, так печально, так шедеврально!
Аплодирую стоя. Браво, Анжела!
Уж, прости, но я большие и великие хвалы писать не умею)
Особенно... как сказать-то... тронули сцены с волосами и дождём. На мой взгляд, они самые тяжёлые.
Museum, спасибо, Машенька.
Не принимай так близко к сердцу, это всего лишь история. Она надежно укрыта от реальности за монитором компьютера, да??
А самая большая похвала для меня - это вы. Те, кто читают, сопереживают и воспринимают текст (без скринов, к слову, что является недоработкой с моей стороны и усложняют восприятие) так, как я и задумывала.
Спасибо тебе и рада, что ты здесь.
__________________
Последний раз редактировалось Veneziana, 23.10.2011 в 15:02.
Почему-то очень хочется верить в то, что для Лиллиан все еще может закончиться хорошо. А с другой стороны, понимаешь - хеппи-энда здесь не будет, особенно после своеобразной сделки и дождя (не стоило Лиллиан ставить Богу условия) С каждой главой героиню как будто снова и снова, (прошу прощения за грубоватое высказывание) бьют мордой о реальность: болезнь, безразличие мужа, непонимание подруги того, что существуют более важные проблемы, чем новая сумочка или туфли, осознание неизбежной смерти, потеря волос (может и кажется, что это незначительно, но для любой женщины внешность при любой ситуации главное) боюсь представить, что же с ней будет дальше. То, что глава была выложена без скринов, по самому сериалу ударило не сильно, даже, наверное, не ударило совсем. Рассказ интересен сам по себе, а скрины - так, приятное дополнение. Буду ждать следующей серии.
Терминал
Линейный вид
