Династия Комино - Prosims: новости, обзоры, дополнения, файлы, коды, объекты, скины и скриншоты The Sims 3 и The Sims 2

тигрёнок · 17.12.2011, 01:37

Ответы,

Уф, ну наконец я добралась сюда!) Решила выставить конкурсную работу как бонус-фотоальбом Лулуши

Тем более, что получилось целое второе место, до первого не хватило полбалла, и это неоценимо греет душу

Спасибо всем-всем, кто проголосовал за Лулу и тем, кто поздравил в медальке - мне очень приятно

Сюда я также добавила несколько дополнительных фотографий, приятного просмотра

А отчёт скоро.
И кстати, Портенд - на самом деле городок в штате Мэн

Есть ещё Портленд в Орегоне, но я решила написать про менее популярный, чтобы иметь возможность населить его не слишком приятными личностям и привести в полнейший упадок

Лулу Комино

Портленд - небольшой город в штате Мэн; был особенно популярен в прошлом веке. Сюда стекалась молодёжь, жаждущая самостоятельности, или семьи, ещё не успевшие обзавестись детьми, такие же ветреные и свободные. В числе приезжих тогда оказалась и Валлаксия Комино, девушка из большой семьи, не пожелавшая получать образование. Спустя почти восемьдесят лет на свет появилась её внучка - Лулу, о которой и пойдёт речь.

Обычно поздней осенью Портленд заливает дождями. Мокнут улицы, дома, прохожие, грязные листья вперемешку с землёй смывает вода в сточные каналы. Но лишь один раз, один единственный раз первого ноября было абсолютно сухо и даже, на удивление, тепло. Утром девушка в тёплом платье, Лалаби Комино, гуляла в парке вместе с сестрой, а поздно ночью на свет появилась её первая и единственная дочь - Луара Комино. Полное имя осталось лишь в свидетельстве о рождении, чуть позже - в паспорте; никто никогда не называл девчушку иначе, чем Лулу.

Она росла в тепле и заботе, несмотря на то, что была единственным ребёнком своей матери; несмотря на то, что никогда не знала своего отца. Хрупкая, очаровательная, все сравнивали девочку с принцессой или цветком на длинном стебле, и ей это нравилось. С возрастом она ни капли не изменилась - осталась всё той же славной малышкой Лу, которую все продолжали оберегать, лелеять и любить.

Но с людьми Лулу сходилась тяжело. Улыбчивая и солнечная в кругу семьи, в больших компаниях она начинала робеть и пугаться, и с возрастом это качество лишь крепло. За всё время у неё было только три настоящих подруги, одной из которых была кузина, однажды оставившая семью на долгое время.

Взросление практически не меняло черт характера Лулу, но всё же приносило свои плоды. Она влюбилась на третьем курсе университета и никогда не допускала возможности, что Саймон - не её принц и не её история; лишь чудом она оказалась права. Поговаривали, что Лулу всю жизнь живёт в своём сказочном мирке, полном карамели и чудес. Но также говорили, что счастье никогда не длится вечность, и ей однажды придётся побороться за него.

Так и случилось. К совершеннолетию Лулу её родной город, Портленд, постепенно стал приходить в упадок, район, где жила её семья, несколько раз перестраивали, но люди перестали приезжать в город. На скамейках в центральном парке судачили о ворах и убийцах, якобы атаковавших ранее мирный, тихий Портленд… Тринадцатого февраля крупный особняк семьи Комино вспыхнул, как спичка, озарив ночь ярко сияющим пламенем. Шокированные люди ещё долго не могли забыть этот пожар, поголовно все кинулись собирать вещи и уезжать. Город пустел, теряя былую славу и мощь, но Лулу тогда потеряла гораздо больше...

...Потому что случаются вещи, которые она не сможет забыть.

тигрёнок · 17.12.2011, 15:07

3.10 Точка в море

Дверь распахнулась, застонали давно не знавшие смазки петли. Я не подняла голову, но глаза раскрыла широко, нараспашку, уставилась в белёсую стену тошнотворно-зелёного, блёклого цвета; шаги обозначали чьё-то приближение к моей кровати.
- Лулу, - прошептал голос, тихий, измученный и сбивчивый, сквозящий усталостью, ночной бессонницей и тревогой, - Я принёс тебе завтрак.
Тишина сдавливает ему уши; я не отвечаю, но слушаю, как он тихо ставит поднос на кровать.
- Ты должна поесть, Луара. Пожалуйста. – я изнеможённо прикрываю глаза, когда слышу его печальный вздох, - Лулу, ты не можешь убиваться вечно. Прошло уже очень много времени. Пора двигаться дальше, понимаешь? Ты ничего не могла изменить, ты и сама прекрасно это знаешь… Скажи хоть что-нибудь. Сделай вид, что слушаешь. Пошевели рукой. Хоть что-нибудь. Хоть чуточку. Я прошу.
Я лишь крепче сжала одеяло в своей руке и всхлипнула.
- Не хочешь даже поговорить? – почти неслышно спросил Саймон, вставая с кровати. – Тогда… - он чуть не сорвался; я заметила. Чуть не крикнул мне о том, какая я наивная идиотка, чуть не обвинил меня в молчании, тягостном и длинном. Но сдержался, и даже жаль, - Ладно. Ладно, я ухожу. Но… просто поешь, ладно?
Широкими шагами он вышел из комнаты, хлопнув дверью громко и отчётливо; я вздрогнула и внезапно залилась слезами, в беззлобной ненависти сжимая и без того смятое одеяло.

Снизу раздался заливистый смех, и у меня в который раз сжалось сердце. Ведь их могло бы быть двое, ведь всё могло бы быть по-другому; ведь сейчас мы бы могли быть той самой счастливой семьёй, где есть мама, папа, сыночек и дочка, дедушки, бабушки, тётка, пусть и двоюродная…
Время, говорят, лечит; Саймон тоже так говорит. Он много говорит, пытается заставить и меня, но я упорно молчу, не произношу ни слова. «Ты должна быть сильной, Лулу» - уже почти что мантра; в последнее время Саймон тоже истощился, измучился, заменив одну фразу на другую: «Что мне сделать, чтобы тебе стало легче? Скажи, и я сделаю! Только скажи, поговори со мной, я умоляю, молю»
Иногда я слышу, как за дверью шепчутся голоса. Шайка тленных теней – это Саймон ищет способ бороться с моим стрессом. Я не хочу, чтобы он обращался к кому-то, и каждую ночь глазами умоляю оставить меня в покое. «Никогда», - отвечает он, - «Я найду способ вернуть тебя к жизни»
Я засыпаю. Сегодня холодно.

Солнце всегда заставляет меня проснуться. Но сегодня особенный день – я проспала до полудня и когда встала, Саймона уже не было рядом. Мне захотелось пройтись по дому – не впервые, конечно.
После уютного поместья, в котором я провела всё детство, всю юность, даже кусочек взрослой жизни, эта громадина казалась мне неприступной крепостью. Рыбку, рождённую в аквариуме, внезапно поместили в океан – рыбка задыхается, бьётся, дышит слишком часто, но не умирает. И в то же время не живёт, потому что тоскует по прежней жизни. Её оторвали от родных и друзей, словно попросили – забудь всё, что помнишь; сотри себе память, если можешь. Океан – пустой и холодный. Мой новый дом – тоже.

Солнце осветило коридор; выглянуло из-за туч, и я, так же несмело и осторожно, вышла из комнаты. Я живу на втором этаже, Саймон прилежно каждую ночь приходит ко мне, усталый и измотанный. Приходит, и на нижнем ярусе гаснет свет, замолкает звонкий мальчишеский смех – засыпает Хьюго. Хьюжка, как ласково зовёт его отец.
Лестница длинная, не закрученная. С верхней ступеньки виден кусочек гостиной; я аккуратно присела, склонив голову как можно ниже. Около входной двери стоял малыш, одетый в коричневый комбинезон с кармашками и голубую полосатую футболку. Рядом с ним, заляпанный дорожной пылью и грязью, завалился набок детский велосипед. Хьюго держался за него ручками, бормотал что-то на своём языке, стучал лопаткой и озирался по сторонам, время от времени зовя папу. Рыжие волосы горели, в солнечном свете, казалось, полыхали настоящим огнём. Я невольно сползла на ступеньку ниже, чтобы лучше разглядеть маленькое солнышко, сияющее посреди гостиной.
Этот момент что-то мне напомнил… я тщетно перебрала все воспоминания в голове, пытаясь понять, что. Глаза защипало, и я поняла, что снова плачу. Мой сын, такой маленький и беззащитный, находился так близко – я могла бы в считанные секунды оказаться рядом, с жаром прижать его к себе и пообещать, что никогда больше не отпущу, но я не стала. Мне казалось, что Хьюго, Саймон – они оба за какой-то ледяной стеной. Я бьюсь об неё, кричу, плачу и зову их, но они не слышат меня. Словно меня нет. Давно уже нет.

Саймон подошёл к сыну и принялся застёгивать его босоножки, журча о чём-то повседневном.
- Ладно, Хьюжка, пойдём погуляем… - он потянулся к сыну, чтобы взять того на руки, но Хьюго внезапно поднялся сам. Я, поражённая, вцепилась в ступени со всей силой, стараясь вглядеться и увидеть, что они делают.
- Ты что, ходить надумал? – засмеялся Саймон, присаживаясь чуть поодаль, - Давай, малыш. Ты сможешь.
Хьюго посмотрел на него недоверчиво, грустно, будто пожимая плечами «Я не смогу, пап, прости. Видимо, время ещё не пришло…» Но Саймон протянул ему руки, властно и быстро. Если встал – иди. Начал дело – закончи. Ребёнок поднялся снова, пошатнулся, но устоял; протянул ножку, осторожно, недоверчиво… сделал шаг, а потом оказался в руках отца.
- Молодец, малыш! – принялся хвалить его Саймон, обнимая крепко-крепко, - ты просто умница! Видишь, ходить не сложно.

Не знаю, могу ли объяснить, что творилось со мной в тот момент, когда Хьюго сделал этот шаг. Я сидела на втором этаже, стыдливо выглядывала из-за перил и мысленно умоляла: давай же, маленький, ты можешь! Я была гостьей. Чужой на этом маленьком празднике, потому что… почему?.. Что-то упустила? Потеряла по дороге? Или слишком закопалась в себе, не замечая очевидного?
Они ушли, хлопнула входная дверь, и я кинулась вниз, чтобы догнать. Мне захотелось сейчас быть рядом с ними, в висках глухими, но отчётливыми ударами стучали слова, кричащие мне о том, что сейчас, именно сейчас я не должна упускать момент!.. Я выскочила на улицу, едва ли разобравшись в замке. Утренний холод сковал руки, вид, открывшийся передо мной, тонул в ярком солнечном свете. На часах размеренно мелькали цифры, обозначавшие раннее, очень раннее утро. Я стояла на пороге незнакомого города и, кажется, впервые задумалась о том, где же я всё-таки?..
Я медленно побрела по пустынной улице. Вдалеке просыпался город, но было пусто, зрелище напоминало Портленд, начавший приходить в упадок… Вряд ли сейчас от него что-то осталось. Я шла всё дальше и дальше, пытаясь понять, в каком я городе, но все попытки были тщетны. Становилось теплее, но я всё ещё зябла в своей тонкой курточке.

Вскоре я начала просто брести, окидывая ландшафт затуманенным взглядом. Люди встречались редко, да и у тех был слишком занятой вид, чтобы я могла подойти и задать один единственный волнующий меня вопрос. Вокруг меня рисовались сонные, в большинстве случаев даже спящие дома. На лужайках некоторых из них дремали собачонки, псы, кошки, цвели кусты сирени, распускались бутоны роз и шиповника. На террасах в сладкой тишине завтракали семьи. Я проходила мимо, вглядываясь в приветливые лица и молчаливо, взглядом, спрашивала: где я? Но ответа не получала.
Наконец жилой квартал кончился, и я оказалась напротив высоких стальных ворот. Порыв ветра качнул табличку, висящую над моей головой – она заскрипела, привлекая моё внимание. «Кладбище Лорел Хилл, Филадельфия». Местами вывеска проржавела и осыпалась, слова поблёкли, некогда выжженные солнечным светом. «Филадельфия…» - прошептала я, толкая створку ворот, которая мгновенно отреагировала немелодичным стоном.
Здесь явно раньше бывали заботливые люди, посадившие по всему периметру красивейшие цветы и кустарники. Протоптанные дорожки напомнили мне лесные витиеватые тропки – никогда не знаешь, куда приведёт самая тоненькая и неприметная из них. Я двинулась вперёд и шла, задумчиво читая надписи… Пока не наткнулась на кое-что интересное.

Чтобы прочитать очередные имена, мне пришлось нагнуться, присесть и провести рукой по пыльному надгробию. «Офелия Комино», «Бенджамин Комино», чуть поодаль – «Франсуа Комино», «Джованна Комино»… Года практически полностью стёрлись, но по первым цифрам можно было догадаться, что все они погибли в разное время, более ста двадцати лет назад. Моя мать умерла всего восемь месяцев назад, а похоронена в Портленде; теперь она навсегда скреплена с этим городом, маленьким и тихим, почти что призраком. Кто захочет теперь жить там, в крошечном осколке былой роскоши и славы?..
Я долго ещё сидела перед теми могилами и задумчиво разглядывала выгравированные на надгробиях фотографии. Пыталась уловить то ли сходство, то ли что-то, обозначившее бы наше родство… Но лиц я так и не разобрала и решила вернуться домой, когда замёрзла. Повезло, что нашла дорогу.
Подходя к особняку, в котором мы, очевидно, и жили все эти восемь месяцев, я невольно заплакала вновь. Зашла внутрь, аккуратно смахивая слёзы и хлюпая носом, поднялась наверх и скинула куртку, вновь оставшись в одной пижаме. На втором этаже метался Саймон.
- Где ты была, Лулу?! – взревел он, увидев меня, - Я сбился с ног, ища тебя! Зачем ты вышла из дома одна? Луара, ты не представляешь, как я испугался…
Саймон с жаром прижал меня к себе, и я обмякла в его руках, не переставая плакать. Он сразу же перестал злиться, порывисто гладил меня по голове и успокаивал.

Остаток вечера мы говорили. Я давно не видела его таким счастливым, а он давно не слышал моего голоса, но я больше не могла молчать. Саймон уснул около полуночи, крепко прижав меня к своей груди. Он не выпускал меня из рук до утра, словно боялся, что я исчезну и вновь превращусь в молчаливую статую, пустую ледяную глыбу, отталкивающую его всё дальше и дальше… А я не спала, стараясь вспомнить всё, что пережила. Перед тем, как Сай уснул, я пообещала ему избавиться от своей проблемы раз и навсегда. Я должна научиться выпускать горькие воспоминания и отпускать их.
…Мне было всего двадцать три года, когда я потеряла мать и дочь. Это случилось тринадцатого февраля, спустя две недели после рождения моих детей. У Хьюго были проблемы со здоровьем, и мы с Саймоном записались к врачу, чтобы обследовать его. Сеанс оказался вечерним, и в тот день мы оставили Розмари с моей мамой и её мужем, а сами поехали в больницу. Вернулись мы поздно, почти что ночью, малыш уже задремал на моих руках, и я тихо пела ему колыбельную в машине. Ещё из-за поворота мы услышали крики и шум, непривычную для времени дня яркость, освещенность… «Неужели что-то случилось?» - взволнованно спросила я, когда Саймон поворачивал на нашу улицу. «Не знаю», - встревожено ответил он. Машина повернула, и в моих глазах мелькнул ужас – наш дом был полностью охвачен огнём. Ярче всего полыхала детская.

Я не верила до последнего, не помню, куда сразу же делся Хьюго с моих рук… Мы приехали слишком поздно – дом догорал, как багрянец заката. В эту ночь карма Портленда навсегда была перечёркнута жирным крестом кроваво-красного цвета; утром в городе почти никого не осталось. Я клубком свернулась на заднем сидении машины, замёрзшая до костей, с красными, опухшими от слёз глазами. Дверца тихонько отворилась, ко мне подсел Саймон – на его руках посапывал безмятежный Хьюжка.
- Лулу… - тихо прошептал он, беря меня за руку, - Лулу, я… должен сказать тебе кое-что.
Я затаилась, моргая глазами-яблоками, дрожа всем телом.
- Твоя мама… и Аурум… Их нашли в детской… Тела в ужасном состоянии, тебе не стоит смотреть…
- Что значит тела? – спросила я, кажется, всё ещё не веря, - Что значит тела, Саймон!?
- Мне жаль, Лулу… - почти прошелестел он, вперив в меня тяжёлый, полный грусти взгляд, - Мне жаль. Огонь охватил детскую первым же делом, они оба были там и не смогли выбраться.
Я тяжело дышала, сердце билось часто и гулко, по щекам вновь струились слёзы. Я гладила Хьюго по волосам, застыв в одной позе, как вдруг поняла кое-что...
- Постой, - зашептала я, - но что... с Розмари?
Он молчал, отводя взгляд.
- Что с моей дочерью, Саймон!? – заорала я вне себя, не своим голосом – страшным, чужим, испуганным до предела, разбудив малыша, который мгновенно громко заплакал… Больше всего я боялась той фразы, которую он не мог не произнести.
- Лулу, она… её тела не нашли... Врачи полагают, что такая кроха могла сгореть и не оставить за собой следов… - он говорил тихо, но чётко. Я бы могла уловить страшную боль в его голосе, не менее сильную, чем мою.
Но я его уже не слушала.

Саймон оказался гораздо сильнее меня. Он плакал тихо, когда думал, что я не вижу… Наверное, его заставляло держаться именно моё состояние. После смерти мамы, Аурума и Розмари я сломалась, и стоило бы ему расслабиться хоть на минутку – мы бы оба провалились в пропасть, чёрную бездну, омут безнадёжности.
Но он решил, что спасёт остаток своей семьи. Он сам нашёл нам дом в другом городе, оборвал все старые связи, уволился с работы… Он растил Хьюго, пока я оплакивала Розмари.
На следующее утро мы встали рано и впервые за долгое время позавтракали вместе. Мне хотелось увидеть Хьюго, и я ужасно волновалась. Больше всего я боялась, что он меня просто не узнает – испугается, попытается убежать… Каждый раз, когда я думала об этом, меня бросало в дрожь. По коже бежали мурашки, и я замирала на месте. Мне было страшно. Я ждала, пока он проснётся, и в итоге задремала сама…

…- Ну что, смельчак, разбудим маму? – сквозь сон я слышала тихий шёпот. Наяву ли? Не понимаю. Я зажмурилась сильнее, прикрыв глаза рукой… Если это сон – я не желаю просыпаться. Но шёпот повторился, на этот раз бормоча что-то неразборчивое. Детское…
Я широко распахнула глаза, внезапно осознав, что звук льётся не из сна. Кто-то совсем рядом со мной, и этот кто-то говорит… Я приподнялась. Рядышком, на коленках у Саймона, сидела его маленькая рыжеволосая копия. Он незадачливо изучал меня глазами и держал во рту свой кулачок.
- Хьюго… - прошептала я, протягивая к нему руки. Ребёнок удивился, нахмурился, но не заплакал. Саймон аккуратно поставил его на ножки и подтолкнул ко мне. Мальчик, казалось бы, был удивлён ещё больше и не совсем ясно осознавал, кто перед ним и чего от него хотят. Отец отошёл чуть дальше.
- Привет, малыш… - прошептала я, подползая ближе. Он всё ещё смотрел на меня недоверчиво и продолжал застенчиво грызть свой кулачок. Большие голубые глаза изучали моё лицо, и больше всего на свете мне бы хотелось знать, о чём он сейчас думает, этот милый крошка – этот мой крошка.

- Ты узнаешь меня? – прошелестела я, не стремясь вытирать струящиеся по щекам слёзы, - Я мама.
Хьюжка покачнулся, но не сводил с меня глаз. Я снова потянулась к нему и аккуратно взяла за крохотную ручку. У него был серьёзный, но тёплый взгляд. Я подошла ещё ближе и улыбнулась крошке-сыну, обняла его так крепко, как только могла и сжала футболку на спине, не желая его отпускать… А он не мог понять, почему мама плачет.
Солнце полнее обычного наполнило комнату светом. В его лучах плескались мы трое – я, Саймон и наш сын, мальчик с огненно-рыжей шевелюрой. Как крошка-тигрёнок он улыбался и играл с моими волосами, показывал мне игрушки и изредка говорил что-то бессвязное и совершенно мне не понятное. Я научусь его понимать, я могу; у меня нет никого дороже сына.
Год назад Саймон сказал, что человечество переоценивает цену жизни, и когда мы укладывали Хьюжку спать, я, не отпуская его крохотный пальчик, спросила у мужа:
- Ты до сих пор думаешь, что смерть – не такое уж печальное событие?
- Ты неправильно меня поняла тогда, - мягко прошептал он одними губами, чтобы не тревожить малыша, - Смерть приносит несчастье не всем и, пожалуй, не всегда.
- Я всё равно не понимаю, - ответила я тихо, поглаживая пальчик Хьюго, разглядывая его взглядом, полным нежности и материнской любви.
- Когда-нибудь ты поймёшь, что я имел в виду.

Я медленно встала, не отрывая взгляда от сына. Саймон положил руки мне на плечи, мы отошли на пару шагов назад, но я всё ещё наблюдала за Хьюжкой.
- Он просто спит. Пойдём, не будем мешать ему…
- Саймон, я… Так боюсь потерять его. Я не выдержу больше, я точно знаю, я… мне страшно.
Он взял меня за руку и повернул к себе, заставив оторваться от детской кроватки.
- Я обещаю тебе, слышишь? Я обещаю, что ты больше не потеряешь никого, кто тебе дорог. Никогда, Лулу, что бы ни случилось, я скорее умру сам, чем позволю тебе пройти через всё это снова. Ты знаешь меня – я не боюсь смерти, ни своей, ни чьей-то ещё, ты можешь верить мне.
- Я верю. – я прильнула к его плечу, - Верю, Саймон…

Солнечный луч скользнул в комнату, осветив детские игрушки. Порыв тёплого ветра потревожил занавеску; Хьюго заворочался в колыбельной, но через миг затих вновь.
Маленькая наша семья утонула в медово-солнечном свете.