Про классиков тут много уже сказали, и многих из них я тоже люблю (Учеба в Литературном, привет!), поэтому я впишу сюда интернет-поэтов. Под кат прячу любимые стихотворения.
(Они, кстати, почти все Петербуржцы, что приятно)
И от нас, чем мы старше, реже будут требовать крупных жертв
Ни измен, что по сердцу режут, ни прыжков из вулканных жерл,
Не заставят уйти из дома, поменять весь привычный быт,
Ни войны, ни глухого грома, ни тягучей дурной судьбы.
Нет, всё будет гораздо проще, без кошмаров и мыльных драм,
Будут тихими дни и ночи, будут сны без огня и драк
И закат в одеяньи алом будет спать на твоих плечах...
...Но готовься сражаться в малом - в самых крохотных мелочах.
Не влюбляйся в пустые вещи и не слушай чужую тьму,
Помни - часто ты сам тюремщик, что бросает себя в тюрьму,
Даже если не мысли - сажа, даже если не стон, а крик
Никогда не считай неважным то, что греет тебя внутри.
Знаешь, это сложней гораздо, путь нехожен, забыт, колюч
Каждый в сердце лелеет сказку, эта сказка - твой главный ключ
И неважно, что там с сюжетом, кто в ней дышит и кто живёт.
Просто помни, что только это может двигать тебя вперёд.
Будь спокойным, как пух и лучик, никогда не борись с людьми
Ты - часть мира: коль станешь лучше, значит этим меняешь мир
Мир велик и неодинаков, он маяк, но и он - свеча.
Если ты ожидаешь знака
Принц, понимаешь... Дела у меня не очень.
Ливни идут, а люди - стоят. Тоска.
Ты улетел - и нет уже больше мочи,
мир обезлюдел, как будто бы между прочим.
Он состоит из Африки и песка.
Мир состоит из взрослых и одиноких,
сломанных самолетов и навсегда
юных друзей.
Серьезные не жестоки -
Им все равно. Я думаю, это сроки
годности мира. А может, уже года.
Впрочем, достаточно.
Как там ты? А барашек?
А баобабы? А роза? Её шипы?
Мой самолет приземлился среди ромашек,
и у ромашек нету ее замашек...
Это, выходит, наверное, из толпы...
Слушай, напомни! Точно - шестьсот двенадцать?
Твой астероид? И буква, - барашек, "бе"?
Здесь мне почти что незачем оставаться,
и без меня сумеют навоеваться.
Восьмого мая они просыпаются среди ночи.
Старший из них говорит: "Черемуха зацветает"
Средний из них говорит: "Чепуху ты мелешь."
Младший шепчет: "Мама моя святая,
Защити нас всех, пока ты еще умеешь,
Неприкаянных одиночек."
Она говорит: "Всё хорошо, сыночек."
Девятого старший под вечер приходит черный,
Говорит: "Там толпа, шли по головам, топтались по душам."
Показывает ушибы и умирает.
Средний будто кожу с себя сдирает,
Воет волком, уткнувшись в его подушку.
Младший плачет: "Папенька, ты ученый,
Куда мы теперь без старшего?
Ведь нам и не снился ни опыт его, ни стаж его."
Отец отвечает ему: "Ничего страшного,
Если что - спрашивай."
Среднего ищут весь день и находят к вечеру,
Во временном котле
В ременной петле.
Над его кроватью солнечный теплый след еще.
Младший смотрит безвыходно и доверчиво,
Спрашивает: "Мама, я буду следующим?"
Одиннадцатого он просыпается, думает: "поглядим-ка"
бережно сдувает с цветов пыльцу,
что у нас нынче слышно?
Завтра в прошлом году погибает Димка,
Прямо в подъезде, лезвием по лицу.
Завтра в прошлом году зацветает вишня.
А сегодня солнце взойдет, солнце зайдет
И ничего не произойдет.
Двенадцатого он просыпается ровно в семь.
Улыбается, ставит чай, начинает бриться.
Успевает увидеть, как черемуха серебрится.
Утро пахнет поджаристыми коржами,
Отец выходит из спальни в одной пижаме.
Мать говорит: "Не бойся, я тебе новеньких нарожаю."
Так ты смотришь на человека, а он - музей.
Ты не знаешь его родителей и друзей,
только имя и пару-троечку увлечений.
Вы едите дешевенькое печенье,
задним планом играет фильм ни о чём вообще.
Человек - не профессор каких-нибудь кислых щей,
не звезда эстрады,
не нефтяной магнат.
Он себя не умеет в принципе ставить над
чем-нибудь или кем-нибудь, кроме пола.
Не надейся, что ты пробьёшь его фаерволы
так легко, как это сделали до тебя.
Человек живёт, немало перетерпя,
от любви до смерти родных и близких,
на руке написанных слов английских
перед важной контрольной, которую он не сдал,
у него во лбу невидимая звезда,
к ней стремятся, как в колыбель к Христу
те, кто после приколют его к кресту.
Человек сам себе священник и уркаган,
в человеке множество Органов и оргАн,
на котором играли, а после разбили в хлам.
Человек не делится пополам,
но если он поделился с тобой печалью,
значит, он от себя зазвенел ключами,
заходи, вытри ноги и плащ повесь
в гардероб.
Человек - абсолютно весь -
как Булгаковский дом или Эрмитаж.
Сколько ты навскидку ему ни дашь -
он окажется старше
на пару тысячелетий,
да, вот он,
в забавном цветастом пледе,
с неизменной улыбкой - видно, хороший грим.
Говори с ним.
Обязательно говори,
и пока снаружи народ глазеет,
становись экспонатом его музея,
фотографией в галерее его друзей.
Ты и сам не заметишь, как твой музей
обновится свеженьким экспонатом.
И тебя станет больше на целый атом,
а на деле - на целый огромный мир
отношений между двумя людьми.
Я смотрю на тебя - а ты, предположим, Лувр,
самый лучший из всех имеющихся музеев.
Я боюсь,
что тебя обратят в золу
или что когда-нибудь ключ посею.
Доктор, тушите свет, мне мешает ваш синий шарф. В ваших стальных глазах отражается этот шелк. Доктор, мне хуже всех, у меня умерла душа, я искал для неё любовь, но все ещё не нашёл. Каждый болен бедой, у каждого свой режим. К вам приходят спастись сотни таких, как я. Выгорает самая суть, осыпается пеплом жизнь. Как оставаться здесь бесстрастным среди огня? Люди приходят к вам, после — выходят вон. Держат себя в руках, делают важный вид. Один услышит стихи, другой — колокольный звон. Вы знаете, что любовь замешана на крови? Боимся менять себя, умеем менять других. Когда умирает душа, к телу зовем врача. Очередь в кабинет. Господи, помоги.
Древовидный вид
