Смерть всегда было такой же естественной частью жизни Владимира, как долгая миднитхольская зима, ежедневные молитвы и всё время беременная мать. Она рожала очередного красноглазого младенца, в тот же день или, самое позднее, через пару недель приходил священник, чтобы провести маленькую душу к Всевидящему. Всевидящий всё время кого-то забирал, и это считалось справедливым наказанием за земные грехи. А наказаний он не жалел, как лорд не жалел розги для детей и жены. Никто из них, как и положено примерному яковиту, не роптал.
До тех пор, пока перед Всевидящим не предстала леди Алиенора Шлик.
Семилетний Владимир не сразу в это поверил. Лицо святого отца было, как и всегда, спокойным, будто не случилось ничего особенного — всего лишь очередной душе повезло предстать перед Всевидящим, не запятнавшись грехами. Но зачем забирать вместе с безгрешным младенцем его наверняка грешную маму? Этого просто не может быть.
— Значит, таково мое наказание, — ответил отец, когда ему сообщили. — Не следовало связываться с потомком теплокровных.
Владимир ждал, что сейчас мама вздохнет, кивнет и тихо удалится — она всегда так делала в ответ на упреки. Но та продолжала лежать, глядя куда-то вдаль и не реагируя ни на отца, ни на самого Владимира.
И тогда он закричал — так громко, как не кричал даже во время наказаний, — проклиная во всю мощь маленькой глотки черствого отца, равнодушного священника, всех смиренных яковитов и жадного Всевидящего.
***
Травинки вокруг склепа медленно скрываются под снегом. Только начинаешь верить, что жизнь побеждает, как приходит зима, уничтожая всё живое. Такова воля Всевидящего.
— Милорд, — негромкий голос выдергивает Владимира из раздумий. — Батюшка вас ожидает.
— Сейчас.
Владимир кивает и выпрямляется, сжимая в руке еще не тронутую морозом травинку.
Отец сидит на другом конце длинного стола, но единственный ответный взгляд — и Владимиру кажется, будто тот нависает над ним.
— Еще раз задержишься у шлюхи, — нарочито медленно отпивает отец из кубка, — и я скормлю ее собакам.
Владимир молча возвращает взгляд. Он здесь не потому, что провинился, иначе случилось бы кое-что похуже нравоучений.
— Впрочем, можешь продолжать к ней ходить. Тебе не помешает опыт перед женитьбой.
— Женитьбой?
— Тебе уже шестнадцать, пора подумать о будущем. Вот лорд Владислаус Штрауд о будущем не думал, поэтому остался без наследников.
— У него же были сыновья.
— Были, — криво усмехается отец, делая очередной глоток. — Да сплыли. Осталась дочка, да и та внебрачная. Мы решили, что это взаимовыгодный союз.
Решили, разумеется, без Владимира — зачем интересоваться мнением какого-то сопляка? С другой стороны, это не худшее решение, которое принимали за него.
— Они уже в пути. Постарайся не спугнуть девчонку хотя бы до свадьбы.
***
Тревожно свистит вьюга, бросая в лицо снежную крупу. Настороженно скрипят ворота, впуская гостей — в Миднитхоле никогда не любили чужаков.
— А это, значит, мой будущий зять. Это его тебе родила теплокровная?
— А это, значит, моя будущая невестка. Что скажешь о ее происхождении?
Владимир наконец видит невесту, и сердце сжимается.
Она одета в платье, явно не приспособленное для суровой миднитхольской природы, и плащ, ничуть не спасающий от пронизывающего холода. Она мерзнет, но лицо остается равнодушно-учтивым, как и положено леди.
— Скажу, что это моя дочь, а остальное неважно. Шарлотта, подойди.
Шарлотта подходит, отчаянно растирая руки. Как же, интересно, она собирается здесь жить? Штрауд не предупредил, что в Миднитхоле зима длится по полгода? Или, наоборот, привез эту немочь бледную ради смеха?
Поравнявшись с ними, Шарлотта останавливается, но не напротив лорда Шлика, как требуют приличия, а напротив Владимира. Склоняется в реверансе, затем, глядя ему в глаза, улыбается — гораздо шире, чем положено. Так улыбалась мама.
На мгновение Владимиру кажется, что вьюга утихла.
***
Толпа топает и грохочет кубками в такт музыке. Никто не услышит, что обсуждают лорды.
— Значит, ее мать теплокровная, — заключает отец и разглядывает Шарлотту.
— Не вижу ничего плохого, — лорд Штрауд даже не смотрит на него. — Моя дочь — вампир, твой сын тоже, а разбавлять кровь полезно, если вдруг ты не знал.
Отец делает глоток и глядит куда-то вдаль.
— Помрет родами — пеняй на себя, — наконец говорит.
Владимир осторожно косится на Шарлотту. Она так и не притронулась к своему кубку, да еще и выглядит так, будто ей дурно. Конечно, кому угодно станет дурно в таком обществе, но…
Шарлотта тихо поднимается и выскальзывает из-за стола. Владимир, немного выждав, следует за ней.
Шарлотта обнаруживается в конце коридора. Отец всегда жалел факелов для этой части замка, а вот Владимир не жалеет брани, споткнувшись в темноте.
— Милорд?
Шарлотта оборачивается. В полутьме ее личико выглядит еще более бледным и хрупким — тронь, и оно рассыплется, как свежий сугроб.
— Замерзнете ведь, миледи. Давайте вернемся, пока нас не хватились.
— Не миледи, — она неожиданно ласково улыбается. — Просто Лотта.
Просто Лотта, а не леди Шарлотта Штрауд, которую ждал Владимир. Леди Штрауд оделась бы так, как одеваются все в этих краях, а «просто Лотта» носит то, к чему привыкла. Леди Штрауд вела бы с ним учтивые беседы о делах Королевства, торговле и прочей скучной ерунде, а «просто Лотта» даже не пыталась говорить о том, в чём не смыслит. Леди Штрауд не стала бы ему улыбаться так искренне, как улыбается «просто Лотта».
С леди Шарлоттой Штрауд, какой ее представлял Владимир, был бы пресный брак по договоренности, каких пруд пруди в Королевстве. Но с «просто Лоттой», кажется, будет иначе.
— Будь по-твоему, — Владимир впервые за весь день улыбается. — Идем?
***
— Уже уходишь?
Милика обнимает сзади, крепко прижимаясь всем телом, но впервые это не будоражит, а раздражает Владимира. Ведь сейчас придется сказать нечто неприятное, а он понятия не имеет, как себя вести с обиженной женщиной.
— Да, — осторожно отстраняет ее. — И больше не приду, потому что у меня есть невеста.
— Невеста? — Милика забавно надувает губы. — А… как же я?
Владимир очень хочет сказать, что ничего не изменится, но Всевидящий не простит ему еще и лжи.
— Ты, наверно, когда-нибудь выйдешь замуж. Если очень повезет, я к тому времени стану лордом и навещу тебя в брачную ночь. Но мой папаша пока не собирается помирать, так что сильно не надейся.
— Но я не хочу ни за кого замуж! — Милика настойчиво тянется к его застежке. — Хочу быть только твоей.
— Понимаю. Я сам не рад.
— Если не рад, зачем женишься? На кой тебе сдалась эта болезная, когда есть я?
— Знаешь, Милика… — Владимир перехватывает ее руку и задумчиво гладит. — У тебя очень красивое личико. Будет жалко, если отец что-нибудь с ним сделает. А он сделает, если я не прекращу к тебе ходить.
***
Шелковые платья Лотты сменяются шерстяными, и Владимира всё реже пробирает холод при взгляде на нее. Лотта выглядит так, будто всегда здесь жила, если не считать глаз, сияющих радостью. Редкий миднитхолец улыбается просто так, она же счастлива от каждой мелочи.
— Праздное веселье — грех, — говорит отец, косясь на Лотту, запускающую в служанку очередной снежок. — Ты должен воспитывать свою жену, чтобы не позорила наш род.
Владимир учтиво кивает. И забывает его слова, едва заслышав смех Лотты.
***
— Милорд.
— Говори.
— Ваша невеста, милорд…
Йорг делает такое лицо, что Владимир готов услышать «собрала вещи и уехала». Или что похуже.
— …собирается покинуть замок без охраны. Я подумал, что вы должны знать.
Владимир сквозь зубы ругается. Кажется, он недооценил ее глупость.
— Ну и куда тебя понесло? — бесцеремонно выдает Владимир, догнав Лотту. — Папочка не предупреждал, что здесь может быть опасно?
— Прогуляться хочу, — она очаровательно улыбается. — Покажешь мне окрестности?
Лошадь Лотты несется так быстро, будто скачет по этой дороге каждый день. Владимир с трудом поспевает, продираясь сквозь колючие ветви.
— Да что ты здесь забыла?
Лотта ныряет в очередные заросли, за которыми обнаруживается домишко, явно видавший лучшие дни.
— Здесь ведьма живет. Не знал?
Она говорит это так спокойно, будто встречает ведьм каждый день. Владимир не видел ни одной — яковитская церковь не оставила им шанса на выживание.
— Значит, ведьма. И зачем же она тебе понадобилась?
— Зачем, зачем, — бойко передразнивает Лотта. — Будущее хочу узнать. Разве ты не хочешь?
— Будущее, — повторяет Владимир. — Будущее может знать только Всевидящий, а для нас это грех.
— Тебя послушать, так всё — грех. Никак, струсил, милорд?
Лотта смеется, запрокинув голову. Праздное веселье — тоже грех, но грешной она еще красивее.
— Ладно, уговорила. Идем.
В детстве няня рассказывала сказки, где непослушных детей утаскивала злая ведьма, и Владимир ожидает увидеть кого-нибудь страхолюдного. Но хозяйка этой хижины на ведьму не похожа, обычная старуха.
— Ну? Кто первый?
— Я, — Лотта подается вперед. — Что нужно…
— Дай руку. И молчи.
Старуха проводит кончиком ножа по пальцу Лотты, а затем выжимает кровь в миску с водой и травами. Обе напряженно смотрят на жидкость, и наконец негромкий, но до жути разборчивый голос выдает:
— Заморский цветок уронил свое семя,
Ты же пожнешь его плод.
Подходит к концу твоё, девочка, время,
Правда наружу всплывет.
Лотта меняется в лице, Владимир даже готов поверить, что она испугалась. Но тут же меняется обратно и улыбается.
— Мне говорили, что она всем предсказывает что-нибудь ужасное. Пойдем отсюда?
Лотта поднимается, Владимир усаживает ее обратно.
— Нет уж. Мне тоже интересна моя судьба.
На самом деле, совсем не интересна. Что особенного скажет эта старуха? И так понятно, что зима будет суровой, он женится на Лотте и заделает детишек, а потом рано или поздно все помрут. Но не может же Владимир показаться трусом?
— Долгую жизнь ты проживешь,
Но всем, кого любишь, смерть принесешь.
Убийцу взрастишь в семье,
Но не от крови своей.
— Что за чушь?
Владимир резко поднимается и быстро шагает к двери.
— Не веришь, — долетает в спину. — Это у вас семейное.
На обратном пути Лотта не смотрит на Владимира, ничего не говорит, даже не улыбается, и это настораживает. Недосказанность повисает в воздухе, как густой миднитхольский туман.
— Неужели ты ей поверила?
Лотта сжимает губы, продолжая молчать. Что-то не так.
— Зачем ты к ней пришла? Откуда вообще узнала, что она здесь живет?
Он моргнуть не успевает, как Лотта пришпоривает лошадь и несется вперед.
— Я задал вопрос!
Она уже вряд ли слышит, всё быстрее удаляясь. Владимир ругается сквозь зубы и скачет вслед.
— Лотта, мать твою! Что происходит?
Лотта предсказуемо не отвечает. Конец ее шарфа развевается на ветру, будто дразня Владимира. Ну уж нет, не убежит. Он ее догонит и заставит…
Увлеченный погоней, Владимир не сразу слышит крик, смешанный с испуганным ржанием.
Лошадь Лотты встала на дыбы, готовая ее сбросить. Шарф зацепился за толстую ветку, стягивая шею Лотты. Еще мгновение, и она…
Одним движением Владимир разрезает шарф, другим — подхватывает Лотту. Она закатывает глаза и сползает, рискуя снова упасть. Ну вот, только обморока не хватало.
— Сумасшедшая, — одними губами произносит Владимир, когда Лотта наконец открывает глаза. — Ты башкой вообще думаешь, или только жрешь в нее? А что, если бы я не подоспел?
— Что, что, — сухо передразнивает Лотта. — Ты бы избавился от меня и смог жениться на ком-нибудь получше. Я ведь дура болезная и тебе не нужна, верно?
— Да с чего ты взяла?
— А с того. Все так говорят.
— Кто «все»?
— Какая разница?
Действительно, вопрос глупый. Только один, а точнее, одна могла такое сболтнуть.
— Ну, говорят. И что, каждому верить?
— Ты ведь не хотел этого брака, — всхлипывает Лотта в ответ.
— Не хотел, но… Слушай, прекрати уже реветь.
Лотта, конечно же, не подчиняется, продолжая с новой силой. Владимир должен ее заткнуть и поставить на место, как положено мужчине, но впервые он не знает, как себя вести с женщиной. Впервые видит Лотту такой — не до тошноты учтивой леди, а маленькой испуганной девочкой.
А ведь ей, должно быть, действительно страшно. Забросили на чужую землю, продали повыгоднее, будто скот, да еще и от будущего муженька неизвестно, чего ждать. Поневоле поверишь и ведьме, и таким, как Милика.
— Послушай, — предпринимает вторую попытку Владимир. — Не знаю, что там болтают, но я не думаю о тебе ничего плохого. И уж точно не хочу от тебя избавиться. Если бы хотел, не стал спасать.
— Почему я должна тебе верить? Я всякое слышала о вашей семье. Говорят, у вас людей травят собаками. Говорят, твоя мать умерла, потому что ее заставляли каждый год рожать.
Владимир хотел бы сказать, что не стоит верить слухам, но сам прекрасно знает, сколько там правды. Ему нечем утешить Лотту. Он может заставить ее выйти замуж, исполнять супружеский долг и прочее, но не поверить, что с ним безопасно. Лотта заведомо знает, что в их браке нет места любви, и всегда будет так думать. Если только…
— Лотта, — шепчет Владимир, осторожно сжимая ее руку. — Взгляни на меня.
Лотта ошалело смотрит на Владимира, но в ее глазах больше нет страха. Зато есть надежда, которой так не хватает самому Владимиру.
— Что ты…
Не давая ей договорить, а себе передумать, Владимир притягивает Лотту к себе и целует. Он сам не понимает, в какой момент зажмуривается. Все ощущения сплетаются воедино, затягивая обоих тугим узлом, который уже не разорвать.
А затем Лотта отстраняется, заставляя сердце рухнуть камнем. Но не убирает руки.
— Ты правда?..
— Да, — выдыхает в ответ Владимир и снова притягивает ее к себе.
Больше Лотта не отстраняется. И не задает вопросов.
***
Яковиты, жестокие к отступникам, считают тщеславие грехом, но именно их церкви украшены богаче, чем у всепрощающих, любящих всё сущее петериан. Именно их священники наряжаются так, как не каждый лорд себе позволит. Так они доказывают Всевидящему свою любовь. Владимир никогда не понимал, зачем доказывать любовь тому, кто наказывает за каждую мелочь.
Лотта, наверно, тоже не понимает, но петерианке — точнее, бывшей петерианке, — это простительно. У нее еще будет время проникнуться истинной верой… хотя нет, Владимир разочаруется, если так случится. Пусть лучше учится притворяться, как он.
Пока у Лотты плохо получается притворяться. Голос дрожит, запинаясь на каждом слове брачной клятвы, а колени наверняка ужасно болят. Да еще и святой отец сегодня как никогда долго чешет языком… то есть, наставляет на путь истинный. Жаль, что болтливость не входит в число грехов.
Лотта чуть слышно стонет. Владимир украдкой нащупывает ее руку и осторожно гладит.
— Властью, дарованной мне Всевидящим, благословляю сей союз.
Когда они наконец поднимаются, Владимиру кажется, что прошла целая вечность. Но, поймав взгляд Лотты, он понимает: вечность только начинается.
***
Лотта сидит на кровати, глядя в стену. Владимиру надоедает ждать, и он садится рядом — достаточно далеко, чтобы не спугнуть, но она всё равно напрягается.
— Послушай, — наконец говорит Владимир, стараясь сохранять уверенный тон. — Я знаю, что делать. Тебе нечего бояться.
Лотта не поворачивается, и Владимир мысленно называет себя теми словами, от которых предостерегает святой Яков. Ну конечно, ее это не успокоило. Он знает, что делать, а она — нет.
— Я у тебя первый, да?
Лотта снова молчит — слишком долго для безмолвного согласия. Не выдержав, Владимир разворачивает ее к себе и видит блестящие от слёз глаза.
— Просто ответь.
— Нет, — выдыхает Лотта, прежде чем разразиться рыданиями.
Владимир покривил душой, сказав, будто знает, что делать. Он понятия не имеет, что делать с женскими слезами, особенно по такому поводу. Все прежние любовницы бывали с другими мужчинами до него, но ни одной не вздумалось из-за этого реветь.
— Теперь ты вернешь меня отцу? — Лотта поднимает заплаканное лицо. — Или вообще убьешь?
— Да с чего ты взяла?
— Это ведь позор. Если они узнают…
— Никто ничего не узнает. Обещаю.
Владимир подвигается ближе и пытается обнять. Лотта не отвечает, но и не сопротивляется. Они сидят в тишине еще некоторое время, пока за дверью не слышатся шаги. Не иначе, папашины прихвостни пришли погреть уши. Чего доброго, еще заставят консуммировать брак при свидетелях.
— Лотта, — Владимир осторожно касается ее щеки. — Ты веришь мне?
Лотта наконец смотрит ему в глаза, затем медленно кивает.
— Тогда иди сюда.
Лотта несмело усаживается на колени к Владимиру. Тот продолжает гладить ее лицо, постепенно приближая к своему.
Каждый раз, глядя на Лотту, Владимир думал, что она сделана из свежего горного снега — уж слишком прекрасна, чтобы быть существом из плоти и крови. А сейчас лицо Лотты заливает румянец, и такой — живой, настоящей, близкой, — она еще прекраснее.
Лотта поднимается, и сердце Владимира будто рушится в пропасть. А затем взлетает до небес, когда ее рубашка оказывается на полу.
Розовые лучи восходящего солнца играют на свежем снегу. Такой же румянец играет на щеках Лотты, когда они наконец засыпают.
***
Владимир не сразу замечает, что Лотта стала есть человеческую пищу — мало ли, какие там причуды у потомков теплокровных. Ненадолго настораживается, когда она любит его не с таким рвением, как раньше. Но не придает этому значения до тех пор, пока не видит, как из покоев выходит повитуха.
— Эй! А?..
Владимир так и замирает посреди коридора с открытым ртом, не зная, как спросить. Повитуха улыбается.
— Поздравляю, милорд. Леди Шарлотта беременна.
Владимир захлопывает рот, не в силах даже поблагодарить.
Дар речи возвращается лишь тогда, когда он видит Лотту, задумчиво обнимающую живот. Она не выглядит счастливой, или Владимиру так кажется?
— Лотта, — тихо говорит он, но она всё же вздрагивает. — Ты что, не рада?
— Рада, — так же задумчиво отвечает Лотта. — Просто я… не ждала, что это случится так быстро.
— Так ничего удивительного. — Владимир садится рядом и кладет руку поверх ее. — Говорят, детям теплокровных проще зачать.
Лотта наконец улыбается, но в ее глазах мелькает грусть. Владимир хочет спросить, что не так, а потом вспоминает, что от женщины в положении можно ожидать всего. Пожалуй, не стоит беспокоиться.
— Я люблю тебя, — шепчет Владимир, прижимая Лотту к себе. — Вас обоих.
***
Лето в Миднитхоле никогда не бывало жарким, но сейчас с Владимира сходит седьмой пот. Цепочка, на которой висит бронзовое око Всевидящего, рвется, когда Лотта в очередной раз кричит.
— Потерпите, миледи. Еще немного.
Еще немного, и Владимир вышибет эту проклятую дверь, даже если придется отодвинуть от нее отца. Но не приходится — за криком Лотты слышится плач младенца.
Все замирают, не решаясь открыть дверь. Владимир напряженно прислушивается, но не слышит других голосов. Неужели?..
— Милорд, — замирает повитуха на пороге. — Вам… нужно…
Не договаривает, отступая в сторону. Владимир с отцом одновременно втискиваются в дверной проем.
На руках у Лотты лежит смуглый младенец с зелеными глазами.
***
Нечем дышать.
Невыносимо затхлый воздух подземелья пахнет кровью, железом и страхом. Владимир боится сделать лишний шаг, но знает, что дорого заплатит за каждую минуту, которую заставит себя ждать. Если бывает что-то хуже того, что сегодня случилось, именно оно подстерегает за дверью.
Лотта всё в той же короткой рубашке — даже одеться не дали. Хрупкие белоснежные запястья, которые так любил целовать Владимир, теперь скованы кандалами. Какой бы грех ни совершила Лотта, она не заслужила всего этого.
— Приступай.
— Мы не должны этого делать! — Владимир злобно отбрасывает кнут. — Она леди, а не какая-нибудь крестьянка. Она моя жена, в конце концов.
— Что ж, — поднимает кнут отец. — Если не можешь ты, сделаю я.
— Нет. Я сам.
Рукоятка выскальзывает из потных ладоней. Владимир закрывает глаза и замахивается. Вот бы он сейчас промахнулся.
Лотта вскрикивает, и Владимир умоляет Всевидящего, чтобы тот отнял у него слух.
— От кого этот выродок? С кем ты изменяла моему сыну?
— Ни с кем, — всхлипывает Лотта. — Ребенок пошел… в моего деда. Тот был из Монте Висты, бабушка рассказывала.
— Значит, в деда, — задумчиво повторяет отец. — Если так, почему он родился теплокровным?
Лотта не отвечает, но Владимир отчетливо слышит ее частое дыхание. Кнут сам выпадает из рук.
— Я не разрешал тебе прекращать! Бей, пока не признается.
Владимир медленно подбирает кнут, рискуя снова выронить. Ну же, скажи, думает он. Не заставляй меня это делать снова, и так слишком больно.
— Мне не в чем признаваться, милорд! У тех, кто родился от теплокровных, могут быть теплокровные дети. Повитуха рассказывала о таком, спросите ее, если угодно.
— Что ж, узнаем. Приведите повитуху.
Воцаряется долгожданная тишина, нарушаемая только всхлипами Лотты. Отец наконец отворачивается, и Владимир с облегчением откладывает кнут.
Пусть Всевидящий заставит отца поверить. Тогда Лотта хотя бы останется жива.
Владимир вскидывается, услышав приближающиеся шаги. Поднимает глаза — и не хочет верить увиденному.
— Милорд, — это не повитуха, а Милика, чтоб ее. — Позвольте кое-что рассказать.
Лотта тоже поднимает глаза, и в них читается настоящий ужас. Так выглядит зверь, видя раскрытую пасть гончей.
— Я не раз видела, как миледи покидала замок. И вот что занятно, покидала она его налегке, а возвращалась с ношей. Я и подумала…
— Заткнись! — неожиданно для себя рявкает Владимир. — Еще мы не верили бабьей брехне.
— Пусть говорит, — спокойно возражает отец. — Ты видела, что она приносила?
— Видела, милорд. Каждый раз были какие-то сосуды. Я, конечно, понимаю, что воровать — грех, но вдруг, не приведи Всевидящий, там отрава? За вас, знаете ли, страшно.
— Куда ты их дела?
— Отнесла лекарю, и тот сказал…
Лотта горестно вздыхает. Неужели?..
— … там снадобье, чтобы вытравить плод.
Владимир медленно поворачивается к Лотте.
— Это правда? — он изо всех сил пытается сохранять спокойствие, но всё же срывается. — Отвечай, чтоб тебя!
Отец молча подходит и вкладывает в руку кнут.
— Да, правда! — не выдерживает Лотта. — Я затем и ходила к ведьме, но… не вышло.
В этот раз, замахиваясь, Владимир не закрывает глаза, о чём тут же жалеет. Стоит увидеть лицо Лотты — и его самого пронзает боль.
— Но я тебе не изменяла! — сквозь слёзы выкрикивает Лотта. — Это было до помолвки. Моя матушка задолжала одному господину, и он грозил тюрьмой, если я… не уступлю.
— Да неужели? — Отец единственный, кто здесь спокоен, и это пугает. — Кабы ты понесла тогда, к нам бы приехала уже с пузом. Сама скажешь, где соврала, или помочь?
— Я не соврала. Теплокровных детей носят дольше, чем вампирских.
— Что ж, — отец отходит и сосредоточенно рассматривает стену. — Получается, ты прибыла сюда уже порченой, обманув всех нас. Штрауд, поди, тоже знал?
— Нет, — снова всхлипывает Лотта. — Даже я до помолвки не знала, что беременна.
Воцаряется жуткая тишина. Только муха натужно жужжит под потолком, пытаясь освободиться из липких сетей.
— Что дальше? — наконец спрашивает Владимир. — Нас с ней разведут?
— Нет, — отвечает отец. — Яковитская церковь, если ты не знал, запрещает разводы. Но твоя жена, разумеется, понесет наказание за свой грех.
— Но я не виновата, — еле слышно сипит Лотта. — Я не хотела всего этого.
— Если не хотела, нечего было раздвигать ноги, — отрезает отец и поворачивается к двери. — Идем.
***
Примерному яковиту положено молиться по меньшей мере два часа в день. Владимир никогда не был примерным яковитом, но уже третий час преклоняет колени перед ликом Всевидящего.
Он уже давно понял, как бессмысленны заученные слова, не подкрепленные верой. Но всё-таки польза от них есть — пока молишься, из головы ненадолго уходит всякая дрянь, и дальше думается намного лучше.
Наконец Владимир поднимается, превозмогая ноющие колени, и выглядывает в окно. Конечно, папаша всё предусмотрел. Перед входом в темницу — всё же те полдюжины стражей, которые пару часов назад не пустили его к Лотте. Не стоит даже думать о том, чтобы драться с ними в одиночку.
— Йорг!
Двое против шестерых — тоже так себе затея. Но кто сказал, что обязательно нужно драться?
***
— Милорд. — Йорг всё еще смотрит с сомнением, но в его глазах мелькают озорные огоньки. — Может, лучше амбар? Всяко ярче гореть будет.
— Нет, хлев лучше, — качает головой Владимир. — Больше шума.
Шума получается намного больше, чем он предполагал. Перепуганные свиньи носятся по всему двору, об них то и дело спотыкаются стражники. Тут плюхается в грязь Михай по прозвищу Бочка, задев кого-то из товарищей, там жена пекаря верещит так, что позавидует свиноматка. Прекрасное зрелище, но сейчас нет времени любоваться.
Вход в темницу свободен. Владимир и Йорг несутся по коридору, на всякий случай держа оружие наготове. Но за каждой решеткой их ожидает пустота.
Странно, еще недавно Лотта была здесь. Она и сейчас должна быть здесь, иначе не выставили бы охрану. Если только…
— Милорд, — голос стражника настигает Владимира в конце коридора. — Батюшка вас ожидает.
Сквозь крики со двора доносится собачий лай.
Ну конечно. Искать Лотту на псарне он бы точно не додумался.
***
— Ты превзошел мои ожидания, — улыбается отец; его улыбка никогда не была к добру. — Устроить пожар из-за бабы — это еще додуматься надо.
— Где она?!
— Здесь.
Отец отступает в сторону, и Владимир видит Лотту, привязанную к стулу. За ее спиной надрывно лают собаки, у ее ног — корзина с хныкающим младенцем.
— Ты всё время талдычишь, что она твоя жена, и никто другой не смеет решать ее судьбу, — продолжает отец. — Если так, накажи свою жену сам.
— Я не буду наказывать. Я дарую ей жизнь.
Владимир наконец ловит взгляд Лотты — обреченный еще мгновение назад, а сейчас полный надежды. А затем насмешливый отцовский.
— Не даруешь. Если забыл, лорд — я.
— Ну, это временно.
Рука Владимира сама тянется к ножнам. Двое отцовских охранников шагают вперед и смыкают плечи.
— Хочешь меня убить, — скорее утверждает, чем спрашивает отец. — Попробуй. Но раньше, чем успеешь замахнуться, я отдам команду псам. Тебя-то они не тронут, а вот ее…
Многозначительно замолкает, уступая собачьему лаю и детскому плачу.
— Ладно. Я накажу ее сам.
— Так бы сразу. Заберите у него оружие.
Владимир злобно кидает кинжал наземь. Лай всё усиливается, сливаясь с воплем младенца и превращаясь в какофонию безнадежности.
— Я не хочу умирать так, — из последних сил шепчет Лотта, прижимаясь к нему. — Ты же спасешь меня, Влад?
Лицо Лотты как никогда прекрасно в своей белизне. Она снова напоминает снежную фигуру — чуть сожми, и рассыплется.
— Да, — отвечает Владимир, целуя Лотту в лоб.
И выверенным движением выворачивает ей шею.
Владимир ощущает дрожь в руках только тогда, когда находит в себе силы разжать их. Глаза он открывает значительно позже.
Лотта будто спит в очень неудобной позе. Владимиру очень хочется, чтобы она спала, чтобы спал он сам, а потом можно было проснуться и забыть дурной сон. Но кто в здравом уме будет ждать такой милости от Всевидящего?
— Слишком легкая смерть для шлюхи, — наконец изрекает отец.
Владимир не слышит. Подняв корзину с младенцем, вскакивает в седло и стремительно уносится.
Колотит в дверь монастыря. К тому моменту, когда костяшки пальцев начинают кровоточить, до слуха долетают звуки шагов.
Из укрытия Владимир видит, как мужчина в грубом балахоне уносит младенца. Петериане всегда славились состраданием.
***
Всеволод Шлик, лорд Миднитхола, всегда был под присмотром Всевидящего. Даже когда тот умирал в лесной глуши, Всевидящий его не оставил. В отличие от слуг, которые поспешили присягнуть новому лорду.
Йорг верно служил Владимиру до последнего своего дня. От предложенного бессмертия отказался, сказав, что есть вещи намного хуже смерти. Владимир спорить не стал.
Милика вышла замуж. Ее мужу повезло — не пришлось ни с кем делить жену в брачную ночь. Самой Милике повезло меньше — муж то и дело ее поколачивал, припоминая грехи молодости.
Лорду Владислаусу Штрауду сообщили, что его дочь умерла в родах. Говорят, после этого он заперся в собственном замке, затем уехал, и больше о роде Штраудов никто не слышал.
Замок Миднитхол приобрел статус исторической ценности. Последний из рода Шликов совершенно безвозмездно передал его в собственность города Миднайт Холлоу.
А сам уехал в Рорин Хайтс. Владимиру сколотил состояние на нелегальной торговле алкоголем, ускользнул от полиции, обосновался в столице и даже полюбил снова.
Одного ему не удалось: забыть.
_____________________
* Штрауда делала не я, а wiksims. Замок отсюда, монастырь отсюда.
** Лотта получила имя и некоторые внешние черты в честь этого персонажа, за идею спасибо Cyril.
бонус
Покои Владимира, единственная комната, которую делала я. Картинки увеличиваются.
Слэйер: семь смертных грехов
Линейный вид
