Династия Эйберхарт - Страница 11 - Prosims: новости, обзоры, дополнения, файлы, коды, объекты, скины и скриншоты The Sims 3 и The Sims 2

Мэриан · 18.05.2012, 16:40

Пока моя новая глава отдыхает у фотографа, я вспомнила о забытой радости династийца

Мой новый ноутбук обещает не слетать, игра загружена, а впереди каникулы...
Строгой исторической стилизации под Америку шестидесятых тут ждать не стоит - это скорее эксперимент, вариация на тему

Ну а пока...

In der Heimat wohnt ein kleines Mägdelein
Und das heißt: Erika.
Dieses Mädel ist mein treues Schätzelein
Und mein Glück, Erika...

Эрика Рената Эйберхарт была девушкой из хорошей семьи.
Это могло бы звучать как похвала. Или приговор. Или диагноз.
Возможно, ей следовало родиться на пару десятилетий раньше – тогда ее светлые косы, голубые до прозрачности глаза, прямой нос и не по-женски сильные руки пришлись бы как раз к месту и ко времени. Она заслуживала бы благосклонный взгляд учительницы чуть чаще, чем курносые и темноглазые одноклассницы. Ее бы фотографировали для школьных альбомов, может быть, даже ставили бы в пример. Позже ей бы легко устроили «удачный брак» с кем-нибудь таким же белокурым, светлоглазым, «правильным».
В школе ее любимая химия и алгебра неуклонно уступали бы шитью, рукоделию и домоводству – ведь, в самом деле, зачем нагружать хрупкий женский интеллект этими чересчур сложными для него знаниями, когда будущей жене и матери они все равно едва ли пригодятся?
О брюках и академической гребле тоже пришлось бы забыть… нет, все же Эрике повезло, что она родилась именно тогда, когда родилась.
Однако она была девушкой из хорошей семьи – со всеми вытекающими последствиями. С детства Эрика знала, что обязана соответствовать. Ее отец имел ученое звание и читал лекции на кафедре теоретической физики? Значит, она должна была не посрамить громкой фамилии и быть круглой отличницей в гимназии. Ее мать, фрау Гертруда, была прекрасной хозяйкой, вложившей все свои усилия, весь свой пыл и изобретательность в чистый дом, вышитые занавески, глаженые полотенца и горячие обеды из трех блюд? Значит, ее дочь обязана с ранних лет учиться всем этим премудростям, чтобы потом не ударить в грязь лицом. «А как же ты будешь выходить замуж? Как же ты будешь завтрак готовить?» - мягко журила ее мать, когда у Эрики что-то не получалось. Пару раз в голову последней забредала крамольная мысль, что, пожалуй, взрослый человек в состоянии приготовить себе яичницу и сам – если, конечно, он не инвалид и не паралитик. Однако в целом она долго пребывала в уверенности, что мужчины – сущие дети, которые непременно пропадут без заботы таких хороших хозяек, как фрау Гертруда и фройляйн Эрика.
Пожалуй, гораздо больше девочке нравилось общение с отцом, никогда не запиравшем от нее книжные шкафы, не жалевшим времени, чтобы объяснить дочери какой-нибудь заковыристый закон.
Как девочка из хорошей семьи, она молилась перед едой – однако гораздо более важной ей казалась необходимость мыть перед едой руки. Не жалея горячей воды для своих кос, отдавая в стирку блузку, надетую более трех раз, она всячески избегала школьных походов с палатками, часто сказываясь больной – мысль об отсутствии ванны, зубного порошка, о ночлеге в старых спальных мешках внушала ей ужас. Переживая угар первой влюбленности, она не раз отказывалась от поцелуя с красавчиком Рольфом в первую очередь из-за боязливой брезгливости и иллюстраций к статьям о микробах (вторым пунктом в списке были странные разговоры об исторической несправедливости и величии Германии, которые он имел привычку заводить, а уже третьим шло строгое воспитание девушки).
Она с презрением относилась к суевериям, хмыкала в ответ на рассказы об упырях и привидениях, признавала возможность существования инопланетного разума, однако все существующие на этот счет теории считала несостоятельными.
Мало кого удивило, что после окончания школы Эрика решила, во-первых, поступать в заокеанский университет (и не в какой-нибудь, а непременно в самый лучший!), а во-вторых, на медицинский факультет.

За оформление спасибо Lullabe.

Мэриан · 03.07.2012, 14:49

Кстати, в порядке доп. иллюстраций к последнему отчету - чем не товарищ Гюнтер?

Мэриан · 04.07.2012, 17:09

Матильда пропала в понедельник.
Во вторник за завтраком члены семьи неуверенно предполагали, что она осталась ночевать у подруги или в театре, забыв их предупредить. К вечеру Фрида, относившаяся к девушке, как к родной дочери, начала неуверенно набирать номер местной больницы.
В среду были обзвонены все близкие друзья и дальние знакомые, включая университетских, все больницы и морги, все полицейские участки. Тиффани, ввиду подготовки к свадьбе почти все свободное время проводившая у Эйберхартов, металась по дому, страстно желая помочь семье, но Матильду она знала плохо и потому добавить в общую копилку версий ничего не могла. Готфрид, вспоминая приснопамятное письмо, подозревал нацистов, Фридрих – мафию, Фрида – автокатастрофу. В четверг перешли на проклятья и мистику, даже зачем-то побродили возле могилы Эрики. Кто-то робко заговорил об обращении к мадам Розе (из безвестной гадалки она поднялась до уровня дипломированного мага, держала свой салон с аккуратной приемной, владела, если верить рекламе, магией древнего Сиона и осуществляла приворот, отворот, от ворот поворот, снятие порчи и сглаза, а также поиск пропавших без вести).
Матильда объявилась в пятницу вечером. Она вошла в дом с парадного входа, ступив откуда-то из глубины темного сада, белоснежная, сияющая, с распущенными волосами, прижимавшая к себе несколько толстых фолиантов. Она несказанно удивилась, узнав как о беспокойстве родных, так и о сроке своего отсутствия. Спокойная и непривычно веселая, пахнувшая осенними травами вместо обычных духов, девушка рассказала о красивой черноволосой даме, увлекшей ее за собой в сиреневые сумерки. Как она, точно зачарованная, отправилась за таинственной проводницей, как слушала странные речи о своем тайном предназначении и даре, как пила терпкое вино из глиняной чаши, как читала серебряные письмена, вспыхнувшие лунным светом на древних камнях, как танцевала в сверкающем круге на зеленых холмах – должно быть, где-то за городом.

Матильду настойчиво расспрашивали, пощупали, сводили на все возможные обследования, однако никаких психотропных веществ в ее крови обнаружено не было, равно как и никаких нарушений в работе сердечно-сосудистой, нервной и всех остальных системах. Оставалось предположить либо сумасшествие, либо… волшебство. Склоняться к первому варианту не хотелось никому. Второй выглядел совершенно невероятным. Но, с другой стороны, что может казаться действительно невероятным в краю, где по пустырям, как говорят, бродят золотоволосые призраки давно почивших уважаемых дам, а из уст в уста передаются боязливые рассказы об оборотнях, приходящих выть под окнами новорожденных младенцев?
- В конце концов, если вампиры существуют, то отчего бы не быть и ведьмам? – Готфрид подвел итоги со своей обычной невозмутимостью и пожал плечами, тем самым положив конец спорам.
С тех пор поведение Матильды сильно переменилось. Тиффани, остававшаяся иногда на ночевку, клялась, что среди ночи не раз слышала тихий шлеп маленьких босых ног по ковру, а, открывая глаза, видела Матильду в одной белоснежной сорочке, склонившуюся над рукописным фолиантом и в туманных порах котла шепотом повторяющую про себя малопонятные строчки.

Сама молодая невеста была далека от подобных вещей. Она, как и Фриц, мечтала о стезе археолога и теперь нещадно пытала всех знакомых на предмет слухов о месте в какой-нибудь экспедиции. Не обязательно это должна быть поездка к греческим акрополям – достаточно и путешествия на предположительное место обитания племени мумба-юмба куда-нибудь на остров Пасхи! Но пока ничего подходящего не находилось и знакомые разводили руками. Свободное время девушка проводила, помогая будущей свекрови в огороде, где ее скрупулезность, усидчивость и любовь к работе на открытом воздухе приходились как раз кстати.

Однако находились вещи, перед которыми практичная Тиффани пасовала. Уроженица солнечных полей, она недоверчиво поднимала брови при упоминании о цветущей мандрагоре, Круге Ведьм, застывших дриадах и призраках. Но при всем желании она не могла объяснить, отчего по ночам, задремав в скрипучей кровати покойной Эрики, она не раз ощущала дуновение прохладного ветра, несмотря на закрытое окно и надежно защищающий от сквозняков стеклопакет.

Свадьба была назначена на апрель, в этом году рано осиянный теплом. Отвергнув традиционные белые кринолины и высокие прически, Тиффани явилась на церемонию, распустив свои густые каштановые волосы и надев платье довольно простого покроя, отчего-то наводившее на мысли о русалках.

Матильда в розовом платье, похожем на распустившийся экзотический цветок, затянув свои тонкие кисти в перчатки и переплетя их браслетами, каким-то образом ухитрилась выглядеть завораживающе, а не вульгарно.

За столом Тиффани, как обычно, несколько терялась в семейных воспоминаниях, зато, когда это приходилось к слову, блистала своим увлеченным знанием истории древнего мира – рассказы о запутанной личной жизни знаменитостей, будь то кинозвезды или великие завоеватели, интересовали всех, тем более что рассказы ее сопровождали неизменная живость и юмор.
***
Карьера Матильды с фантастической неуклонностью продвигалась вверх. Уже не «крыска из кордебалета», не корифейка, но хрупкая Джульетта и белоснежная Одетта порхала по сцене, притягивая взгляды театральных знатоков и вызывая трепетный интерес неискушенных зрителей.

Старательных девушек, каждое движение которых можно было занести на страницы академических учебников, хватало; однако танец Матильды вовсе не выглядел порождением зеркальных классов и учебных упражнений. Так танцевали фейри на зеленых ирландских холмах, не подозревая, что за ними подсматривают любопытные людские глаза.
Напоминая порой андерсеновскую русалочку, опускающую ноги в воду, чтобы они перестали болеть и кровоточить, она разработала для себя какую-то немыслимую соковую диету, в которую входили самые необычные и, казалось, несочетаемые продукты.

Уставив дом и только что постель не устелив любимыми белоснежными цветами, от сладкого и одурманивающего аромата которых могла кружиться голова, а могла и нахлынуть с непривычки быстро проходящая эйфория, она долго не чувствовала усталости. Ноги Матильды блестели от пыльцы каких-то бледных, диковинных кристаллов, а в глазах отражался лунный свет.
Время сделало строже и жестче благородные черты лица Готфрида и сжало яркие губы Фриды (не тронув, впрочем, ее во всех отношениях выдающийся нос). Последняя начала заплетать свои светлые волосы в цветастые косынки, а первый отчего-то приобрел вкус к тирольским жилетам.

Мэриан · 07.07.2012, 21:32

Салли Райли не был похож на парней, которые в школе получают неизменное уважение «крутых», а позже – восторженное внимание девушек. «Девчачье» имя, по-детски припухлые щеки, зыбкий статус вечного студента, необходимость изыскивать средства, чтобы оплатить каждый семестр, съемная квартира и любовь к балету – все это никак не способствовало приобретению желанной многими звериной популярности.

В тот вечер его внимание привлекла афиша, на которой традиционно красовалась печальная девушка в белой пачке. На монументальные классические постановки местный театр замахивался редко, предпочитая модернистские спектакли молодых авторов, и увидеть на его сцене «Жизель» было бы по меньшей мере необычно.
По счастью, местный театр также не обладал пышным великолепием Опера-Гарнье или солидной репутацией Метрополитен-опера, поэтому на билеты туда не пришлось откладывать.
Незнакомая ему прима была трепетна и очаровательна в роли деревенской красавицы, упоенной мечтами о счастье с возлюбленным. Ее смятение, граничащее с безумием, нервные и ломкие движения в финале первого акта – обманутая девушка бросилась в пучину отчаяния – сжимали сердце.
Но когда после короткого антракта занавес поднялся, обнажая декорации-деревья и залитую «лунным светом» сцену, началось нечто волшебное.
В хорошо знакомой всем белой пачке до колен, похожей на хрупкое венчальное платье, на сцене была уже не Жизель, живая или мертвая – это была, как и предполагало старинное либретто, бледная виллиса, печальный дух. Девушка порхала в неком забытье, для нее словно бы и не существовало преград, точно она могла и впрямь вот-вот взлететь, как некий призрак. Выверенный сценический костюм и скудные декорации, гладкая балетная прическа и осознание того, что каждое из этих «естественных» движений выверено часами болезненных тренировок – все это исчезло, оставляя смущение от бесстыдного наблюдения за чужой трагедией. Героиня была овеяна голубоватой печалью, и белый венок на ее голове выглядел скорее траурным, чем венчальным, однако в ней не было тяжелого отчаяния, толкнувшего тогда красавицу на самоубийство; девушка утратила земную сладость любви, но взамен познала горьковатый воздух свободы. И, боже, как же жалок оказался рядом с ней некогда сиятельный граф Альберт! Только самый равнодушный зритель не упрекнул его мысленно за то, что он предпочел такой Жизель свою тривиальную аристократку. Поступок героини, спасшей от мести призраков бывшего возлюбленного, выглядел высшим, неземным благородством. С изумленным, растерянным взглядом Альберт протягивал руки некогда обманутой им девушке, но легкая тень – да, теперь уже только легкая тень – Жизели растворялась в утреннем свете, теперь уже недосягаемая для него.
Салли встал с кресла, слегка шатаясь. В голове метались всполохи прыжков и батманов, лунной белизны призрачного подвенечного платья и широко распахнутых взглядов балерины. Как случалось часто, он взял заранее скромный букет из трех белых роз для исполнительницы главной роли, однако в этот раз, повинуясь неясному, головокружительному порыву, вложил в него свою визитку (на ней гордо значилось «младший менеджер» - на самом деле список всех его временных профессий на картонном прямоугольнике бы не поместился). При этом Салли чувствовал себя одним из безголовых парижских повес, кутивших в блестящем городе на закате прошлого века.
Он даже не сразу связал этот поступок со звонком, последовавшим три дня спустя, и раздавшимся в трубке голосом некой Матильды. Выслушав ее мягкое напоминание о «знакомстве» и предложение встречи за чашечкой чая, он долго прижимал к груди уже молчаливую трубку и слушал бешеный стук собственного сердца. Затем, неверяще вздохнув, отправился переодеваться.
Сидя в темном углу кофейни, поглядывая то на часы, то на допотопный кирпичный камин, Салли до последнего не верил, что она явится. Однако точно в назначенное время дверь кофейни тихонько скрипнула и на пороге показалась Жизель. Да, это все еще была Жизель, пусть и в джинсовой куртке поверх шерстяного платья. Приветливо улыбнувшись, девушка не стала осведомляться, не опоздала ли она – очевидно, молодая балерина имела точное представление о своем распорядке дня и не допускала никаких опозданий и нарушений – и протянула узкую нежную ладонь для рукопожатия.
Отказавшись от густого горячего шоколада и, немного подумав, согласившись на печеньку к кофе, Матильда совершенно серьезно поблагодарила поклонника за внимание и спросила, понравился ли ему спектакль и ее выступление. Салли слегка опешил – до сей поры он считал деятелей искусства если и не небожителями, то кем-то около, а уж таланты уровня Матильды и вовсе представлял пребывающими где-то на Олимпе. Он смог выдать лишь несколько штампованных газетных восторгов и невразумительных жестикуляций, однако, кажется, девушка все равно была польщена – или, во всяком случае, сделала соответствующий вид из вежливости.
Матильда быстро перешла с разговоров о театральном искусстве на вполне земные темы – к примеру, она рассказала о любимом зеленом огороде своего дядюшки, о рыжине в волосах веселого кузена, о пенящемся апельсиновом соке, который в их доме осенью всегда есть на столе.
Через пару часов Салли забыл о блеске афиши и разговаривал с девушкой так же легко, как если бы она была его бывшей одноклассницей. К вечеру она сообщила, что ей пора на репетицию, расплатилась за кофе и пообещала вскоре позвонить. Едва Матильда скрылась за дверью, по лицу юноши расплылась нервная, счастливая улыбка.
На следующую встречу он решил взять с собой тонкий букет белых роз, плотно завернутый в фольгу.

***
В доме Эйберхартов тем временем послышался топот маленьких лапок.
Пышную персидскую красавицу Магдалину, невозмутимо взирающую на происходящее своими золотыми глазами, привезли незадолго до второго пушистого подарка – темного и тощего, зеленоглазого и до странности обаятельного Йозефа.

Первое, что сделала красавица, приехав в дом, это проигнорировала современную и удобную «точилку» и мстительно вонзила когти в древесину старой кровати Эрики.

Остаток дня она провела, восседая на диване и просматривая ленту новостей, очевидно, оставаясь весьма невысокого мнения об интеллекте их героев.

Согнали ее с мягкой софы лишь звук подъезжающей машины и мяуканье собрата – доселе не проявлявшая к еде никакого интереса, Магдалина опрометью бросилась к наполненной миске, полная решимости ни кусочка ни оставить врагу.

Матильда получила ангажемент на сезон в театр Остина и, оставив родных в уверенности, что Метрополитен-опера уже не за горами, отправилась покорять Техас. Теперь она писала домой письма с безукоризненной регулярностью, однако в твердо выведенных тонких строчках не содержалось ничего сверхъестественного – обычные рассказы о переезде, о погоде, о репетициях. Разве что в последнем послании промелькнуло упоминание об «интересном знакомстве» с каким-то молодым поклонником.
Должно быть, Матильда была права, рассказывая семье о необычных способностях кошек и их связи с «тонким миром» - персиянка как раз прервала свой царский сон на чужой кровати, а Йозеф истошно орал в ту ночь, когда из-под скромного надгробия выплыла призрачная фигура Джона Эйберхарта.
Он начал свои прогулки по миру живых значительно позже супруги, но, в отличие от флегматичной и деликатной Эрики, Джон-Йоханн никогда не стеснялся проплыть мимо скудно освещенной теплицы и укоризненно покачать головой, созерцая неправильно политые помидоры.

Пару раз он даже заходил в вечернюю гостиную, даже не слишком удивляя погруженного в чтение внука или оглядывая постаревшую невестку. Все семейство с нетерпением ожидала, когда же дух Йоханна начет по-свойски заходить к ним на чай и осведомляться о новостях с последних передовиц.

Тем более, что Фридрих имел некоторые шансы в них попасть, выбив себе место в экспедиции, собирающейся отправиться на раскопки в Грецию. Тиффани, будучи женщиной, вызывала некоторое недоверие в квалифицированности и туманной «благонадежности», а потому получила лишь должность ассистентки. В конце концов, кто может положиться на человека, способного вот-вот уйти не то в загул, не то в декрет? Да еще и с молодым супругом поехала – небось одни амуры на уме…

Правда, пока дата экспедиции оставалась неизвестной – американский институт археологии ожесточенно бился за право проведения раскопок с датскими коллегами.
***
Время шло, легкое и золотистое «бабье лето» незаметно перетекло в мутный, дождливый ноябрь. Встречи продолжались, из маленьких кофеен растекшись по кино и концертным залам, паркам и ресторанам, хлынув в зеленые пригороды с колониальными домиками и протянувшись в конце концов в родной городок у бухты, куда Матильда отправилась погостить на выходные, взяв с собой друга.
Сидя за широким дубовым столом, оглядывая комнату, уставленную белыми и лиловыми цветами в мраморных вазах, Салли порой стеснялся попросить добавку к индейке. Правда, позже его робость перед высокими сводами особняка и звоном хрустальных бокалов истаяла – не в последнюю очередь благодаря теплой улыбке Матильды и тому факту, что она смеялась каждой его шутке. Потом они гуляли под покрытыми голубовато-серебряным инеем яблоневыми деревьями, лепили снежки, копались в освещенной золотистым камином теплой библиотеке, пробовали те самые знаменитые морсы Фриды…
Салли никогда не говорил, что был в гостях у молодой примы.
Он был в гостях у Матильды.

Мэриан · 08.07.2012, 15:10

К слову о саундтреках.
Музыкальная тема для нежной Матильды:

Музыкальная тема для бравой Лоры:

Мэриан · 10.07.2012, 16:00

По правде говоря, я не совсем уверена, что это "в тему"... но я сделала небольшую серию постановочных скринов к своей "литературно-сюжетной" части (той, что про Лору). Должно быть, это можно отнести к дополнительным материалам наряду с саундтреками и прочим. В любом случае, я надеюсь, что это сообщение не будет сочтено флудом...

Напоминаю, что та самая литературно-сюжетная часть в отчете располагается здесь . А фотосессия получилась прямо "ода Лоре"... ибо из-за лакового козырька фуражки нездоровое лицо герра запечатлеть никак не получалось

"Не снимая пальто, она проплыла в своих туфлях-лодочках в маленькую гостиную, где ее должны были ждать.
Гостья не ошибалась – ее действительно ждали."

"- О да, я очень хочу поговорить с вами, фройлейн Эйберхарт – ведь вы позволите мне называть вас так? Просто некоторое время назад вы были представлены мне под совершенно иным именем. Я просто мечтаю с вами поговорить. Я мечтал об этом еще тогда, когда не знал – вернее, не разгадал – вашего имени. – он коснулся козырька и без того безупречно сидевшей фуражки и сел в глубокое бархатное кресло, привычно закинув ногу на ногу."

"- Как вы узнали? – отрывисто проговорила она. Казалось, можно было услышать, как защелкали в ее голове шестеренки, торопливо, спешно придумывая и перебирая версии, отбрасывая негодные предположения и изобретая новые. Неточность в документах? Отпечатки пальцев? Неужели предательство?"

"Наклонившись вперед, Лорелей прикоснулась к его прохладным губам, затем отпрянула, точно в нерешительности. В ее глазах заблестели слезы, горячая капля скользнула по щеке.
- Вовсе не стоит плакать, - мягким, бархатным голосом проговорил Гюнтер, решив, что она, как перекаленный металл, сломлена бесповоротно – Женская натура так нежна и чувствительна… вы в смятении, я понимаю…- он поднес к губам ее тонкие пальцы и бережно поцеловал."

"- «Лора, Лора, Лора, Лора… - тихонько пропел он песенку времен своей далекой смертной молодости, проводя пальцем по ее губам – Как прекрасны девушки в семнадцать-восемнадцать лет»…как прекрасны…
«Действительно, оперная сцена» - мелькнула у нее мысль – «Тоска и Скарпиа. Но у Тоски был нож под рукой…».
Он оторвался от губ Лорелей и с какой-то хищной нежностью провел губами по ее шее. Ее вдовье одеяние и его черная униформа словно бы слились в единую мрачную тень."

Lazy_Lin · 10.07.2012, 17:27

Мэриан, ох, я даже не знаю, как описать все те эмоции, что сейчас бродят у меня в голове. Одно я могу сказать точно - божественно! И герои, и сюжет. Кажется, что твои персонажи это живые люди, со своими радостями и печалями, но неизменно прекрасные и внутренне одухотворенные. (тут должно было быть еще столько же текста, но тупой браузер удалил весь коммент... увы и ах

)
Подводя итог, я хочу сказать, что я, как всегда после прочтения твоих записей, сижу в легком культурном шоке

Мэриан · 10.07.2012, 17:50

Подлый браузер, вечно он некстати

Я тут как раз изголодалась по отзывам... )))
Тот длинный эпизод, которому и посвящены иллюстрации, кстати, тоже понравился?

Lazy_Lin · 10.07.2012, 17:57

Мэриан, угу

Я как раз писала о том, что для Лоры такой финал и правда был наиболее органичным, когда страничка предательски перезагрузилась. Нет, ну правда, я лично не могу представить ее милой старушкой с благородной сединой в волосах, нянчащую внуков. А прыгать до смерти по крышам за преступниками тоже не комильфо. Вариант с ее убийством я даже не рассматриваю, потому как он не подходит ей ну совсем.

Мэриан · 10.07.2012, 17:59

Спасибо

Да, для нянчанья внуков у нас есть "еврейская мама" Фрида

Правда, Матильду уже нянчить не надо...

Мэриан · 10.07.2012, 19:03

Сроки экспедиции отодвигались по мере переговоров с датчанами, пока не уперлись в конец ноября, и тогда уже естественным образом перенеслись на весну. Фридрих нервно мерил шагами дом, бормоча что-то про себя, точно каждая минута промедления еще больше отделяла его от погребенных в обломках и пыли веков. Тиффани отнеслась ко всему спокойней и употребила неожиданное время для того, чтобы перечитать свои еще институтские конспекты по эллинистическому периоду истории Греции и переворошить списки дополнительных материалов. Сидя на неизменной софе в своих матросских брюках, поглаживая пушистую Магдалину и с аппетитом вгрызаясь в сочное зеленое яблоко, Тиффани проникалась духом ушедших столетий.

Визиты призраков также участились. Единственной радостной новостью, развеявшей тревожную атмосферу, оказалась весть о помолвке Матильды и Салли. Объявлена она была двадцать девятого февраля – согласно милосердному святому Патрику, единственный день, когда девушки могут делать предложения юношам. Впрочем, о подробностях обручения семье не рассказывали…

Пока за окном горел ледяной февральский день, а разрумянившаяся пара прохаживалась под замерзшими яблонями, в доме разворачивалась серьезная драма. Была она тем тяжелей, что протекала под удушающим покровом незаметности, вне зорких и ярких глаз обитателей особняка.
Вальяжная рыжая Магдалина возлежала на алых бархатных подушках, с легким непониманием глядя на товарища по играм и соперника по кормушке. Зеленоглазый Йозеф молчал, робел, щерил зубы, щетинился и в нервных приступах гонялся за собственным хвостом. Величественная кошка упорно его не замечала. Не игнорировала демонстративно, пытаясь пробудить в нем ревность или чувство вины, но совершенно естественно проходила мимо, отправляясь по каким-то своим делам.

Некоторое оживление в обстановку вносил старый друг – пингвин, вновь повадившийся шлепать своими мокрыми лапками по пышному ковру в спальне, с детской наивностью пытаясь дотянуться своими плавниками до засушенной рыбы. Движимый жалостью Готфрид даже подумывал о том, чтобы просверлить лунку в ледяном покрове пруда и наловить, наконец, немного рыбы для старого товарища.

Поклонники и поклонницы Матильды, прочитавшие об интригующей помолвке местной звезды, с нетерпением и трепетом ожидали пышного венчания. Воображение уже рисовало им глянцевые фотографии, похожее на кремовый торт свадебное платье, возможность всласть пообсуждать наряд и прическу невесты, материал для разговоров, фантазий и сплетен на месяц вперед. Молодые юноши и девушки были жестоко разочарованы, так как, к огорчению Фриды, все еще любившей шумные застолья и приятных гостей (но к тихой радости молчаливого Готфрида), венчание прошло тихо, практически наедине.
Свидетелями на официальной церемонии были друг жениха и кузен невесты. Дома у Матильды знаменательное событие отметили бутылкой шампанского и яблочным пирогом.
Однако настоящее заключение брака, по молчаливому мнению обоих, произошло несколько позже.
Апрельская ночь выдалась звездной, прохладной. Салли удивился, когда Матильда, так и не сменившая свой праздничный наряд, взяла его за руку и вывела в сад; он бросил взгляд на бледные яблони, возле которых они так любили прогуливаться, однако девушка даже не повернулась в их сторону. Шепотом Матильда попросила его следовать рядом и, насколько это возможно, ничему не удивляться. Памятуя об истории их знакомства, Салли и впрямь успел немного привыкнуть к странностям девушки и к тому, что удивляться всем ее поступкам было бы попросту утомительно. Но сейчас выполнить ее просьбу было бы невозможно при всем желании – уж очень необъяснимым выглядело ее поведение. Ноги Салли ступали по мягкой траве, рука сжимала невесомую ладонь Матильды. Погруженный в собственные мысли, он едва услышал, как скрипнула задняя калитка, ведущая прочь из сада куда-то на неосвоенные и бескрайние зеленые пустоши, где, если верить легендам и слухам, водились призраки. Разум его отказывался объяснять происходящее, фантазия заводила в совсем уж невероятные дебри. Салли внезапно задался вопросом – а что он, собственно говоря, знает о невесте за исключением названия ее балетного училища, подробностей ее гастрольной жизни в последний год… и ее красоты? Она жила с дядей, тетей и кузеном и всегда тепло отзывалась о каждом из них – но кем были ее родители? Матильда как-то упоминала об отце, бросившим мать, когда они оба были совсем молоды, но Салли никогда не слышал практически ни слова об этой самой матери. Если она мертва, то почему на аккуратном семейном кладбище нет ее могилы? Если жива, то отчего устранилась от всякого участия в жизни дочери?
Счастливый новобрачный вдруг осознал, что в рассказах Матильды, на первый взгляд подробных и многословных, все время мелькали дядя, тетя, рыжий кузен Фриц, его молодая жена, их работа, их бывший университет, их огород, их друзья, но никогда – она сама. Единственное упоминание о знакомых Матильды была проскользнувшая как-то в разговоре смятая, смущенная фраза, быстро оборвавшаяся, точно тонкая нить – «Понимаешь, во Франции я знала одну девушку… ее звали Селеста…».
А ее странные привычки?...
- Мы на месте! – внезапно громко объявила Матильда, остановившись вместе с Салли на каком-то безлюдном склоне. Оглядевшись, она улыбнулась одними губами и все тем же непривычным голосом почти прокричала – весело, как кричат дети:
- Сестры, благословите наш союз!
Секунд тридцать ничего не происходило. Сердце Салли билось все быстрее и быстрее, кровь в висках шумела, липкий страх и непонимание овладевали им.
А потом… а потом появились они.
Они прибывали на каких-то сказочных метлах, спускались с неба в развевающихся от ночного ветра плащах, легко и неторопливо поднимались на холм с равнины, которая минуту назад казалась совершенно безлюдной. Молодые, старые, а чаще – вовсе «без возраста». Одетые в развевающиеся белые одежды, ритуальные балахоны, платья цвета первой листвы, серые плащи, вызывающие в памяти легенды об ирландских баньши. От их рук и лиц исходило то же молочное, лунное сияние, что окутывало тело Матильды. Все, как одна – с распущенными волосами. Все, как одна – женщины.
Они образовали круг вокруг пары, стоящей в самом центре и держащейся за руки. Прохладный воздух дрожал и плыл от дыма внезапно вспыхнувших ночных костров, от света огня трава под ногами казалась золотой. Засмеявшись тем же звенящим, детским смехом, Матильда увлекла возлюбленного в танец – сперва чинный и неторопливый, точно бальные экзерсисы, затем становящийся все быстрее и быстрее. Дикое, искристое веселье овладело сердцем; Салли едва успел замечать мелькающие перед ним лица ведуний, расплывающиеся в движении какого-то волнующегося хоровода. Слились воедино земля и небо, огонь и воздух; единственно четким оставалось только лицо Матильды.
Все закончилось внезапно – Салли обнаружил себя лежащим на спине, тяжело дышащим, глядящим широко распахнутыми глазами в раскинутый над ним небосвод.
Ночные костры погасли, не оставив обгорелых угольков. Трава на холме даже не была примята.
Матильда, вместо плотного, лилового вечернего платья теперь облаченная в тонкую сорочку, сидела рядом. Улыбнувшись, она протянула к новобрачному тонкие руки, едва заметно светившиеся в темноте…
***
Справедливости ради следует признать, что Салли тоже не был до конца честен с молодой невестой. До самого празднования помолвки он избегал упоминать о собственном секрете – некой молодой особе, состоящей у него на воспитании. Молодой особе было двенадцать лет от роду, она, по иронии судьбы, носила мальчишеское имя Тимоти и приходилась ему родной племянницей. Дочь старшей сестры, зеленоглазой и хмурой Оливии, она сперва осталась жить у него «временно», до того, как «все устроится» (формулировка звучала довольно туманно). Однако «устраиваться» ситуация не спешила, отправлять девочку к никогда не виденным дальним родственникам казалось жестоко, а отдавать в соответствующее ей «заведение» - и вовсе бесчеловечно. Тимоти ходила в местную школу, ездила на автобусе в городскую библиотеку, откуда неизменно возвращалась с охапкой книг, хорошо питалась, но обладала довольно слабым аппетитом. Салли с сожалением поступился своими амбициями об окончании колледжа ради необходимости обеспечивать ее здесь и сейчас.
Теперь, после его свадьбы, когда будущее племянницы было совершенно устроено, он вновь смог взяться за подготовку к поступлению (не желая расставаться с молодой женой, Салли обратился к возможности заочного обучения). Он справедливо полагал, что Тимоти, которую семья Матильды приняла со всей сердечностью, теперь не о чем беспокоиться. Однако он не учел одного…
Девочка искренне любила дядю Салли, сильно привязавшись к нему, как привязываются только дети. Она без восторга отнеслась к необходимости переезжать из их теплой маленькой квартирки, где она могла играть с пушистым котом хозяйки и пить чай с соседями, в какой-то незнакомый и далекий особняк – последнее слово вызывало у нее в памяти лишь готические романы и мрачные фильмы.
Девочку, прижимающую к себе синий рюкзак со всеми пожитками, встретили миниатюрная дама с темными глазами и ее муж, неуловимо напоминающий злодеев в униформе из кино. «Сейчас он попросит называть его «герр штурмбанфюрер». И отведет в камеру для допросов…» - Тимоти поежилась.
Фрида едва не подхватила ее на руки, по дороге к дому выражала попеременно то сочувствие, то бурные восторги, вырвала из рук Тимоти облезлый рюкзак и препоручила ценную ношу «герру штурмбанфюреру», оставшемуся безучастным. Девочку напоили какао в просторной столовой и препроводили в новую комнату, обещав позвать к ужину.
В комнате стояло две кровати с одинаковыми пышными, сиреневыми покрывалами. «Здесь когда-то жили мои сестры» - пояснил «герр штурмбанфюрер», кажется, впервые за весь вечер раскрыв рот, и аккуратно прикрыл дверь, оставив Тимоти в полном одиночестве. Он полагал, что деликатно дает возможность ребенку отдохнуть с дороги. Ребенок, в свою очередь, полагал, что его холодно бросили.
Девочка кинула рюкзак на кровать и, сцепив руки за спиной, как заключенная, обошла вокруг комнаты. Пышный ковер, устилавший пол, выглядел глухим и душным; платьица, припасенные в высоком гардеробе, казались дурацкими, вазы с белыми цветами – слащавыми, игрушки – издевательством. Она взобралась на кровать и, обняв руками колени, просидела так до позднего вечера, назло не явившись на зов к ужину. Откопав в тесном рюкзаке любимую пижаму, Тимоти запоздало сообразила, что не знает, где в доме находится ванная комната. Встречаться с хозяевами не хотелось, и, зажав в кулаке зубную щетку, она на цыпочках спустилась по скрипучей лестнице. Первый этаж был погружен в молчаливый сумрак. Ванную девочка обнаружила, приоткрыв дверь рядом с гостевой комнатой. Заперев дверь на два оборота, она дрожащими руками крутила смеситель, пытаясь разобраться, как включить горячую воду, и мысленно молилась, чтобы ее никто не услышал. Таким же манером потом прокравшись в свою спальню, Тимоти отодвинула туго заправленное покрывало и легла, уткнувшись носом в подушку. На сердце давили неясная обида и злость.

Дни ее в новом доме текли медленно и тягостно. Раздражаясь живостью Фриды, боясь холодности Готфрида, она не питала любви и к Матильде. Тимоти понимала, что она уже взрослая девочка и не должна верить в сказки, но «новая тетя» («новой матерью» ее никто называть не посмел) упорно и неуловимо напоминала ей ведьму из легенд. Прохладная и отстраненная, белокурая и до странности красивая, она носила длинные платья и серые плащи, а ее пальцы были тонки и остры. Рядом с Матильдой – миниатюрной и статной, в дымке горьковатых духов, в изящных туфельках, кружевах и лентах – Тимоти ощущала себя особенно маленькой и некрасивой. Нескладная и тощая, со своими тонкими, сжатыми губами, с густыми черными бровями, будто вычерченными углем, с жесткими, спутанными кудрями она вовсе не напоминала тех конфетных, белокурых детишек, которых видела в семейных альбомах, что по доброте душевной показывала ей Фрида.

По странной прихоти судьбы Тимоти ладила с животными в той же степени, в какой она не ладила с людьми. Ее близкой и понимающей подружкой стала рыжая кошка Магдалина, неизменно молчаливая и тактичная.

Вторым ее другом стал Фридрих. Сын того самого «герра штурмбанфюрера», он не походил на отца почти ничем. Быстро распознав, что девочку определенно не интересуют тонкие «журналы для подростков», он по вечерам читал ей вслух или пересказывал по памяти то мифы и легенды древней Греции, то изученную в университете историю рыцарских орденов.

Он был с ней неизменно мил и весел, но, самое главное, он относился к ней совсем как к взрослой – не сюсюкал, не трепал по голове, не вздыхал про невинность детства и золотое время, не бросал пренебрежительных замечаний, что ей бы еще в куклы играть.
Заинтересовавшись, Тимоти при некоторой его помощи начала сама отыскивать в богатой домашней библиотеке увлекательные толстые тома, в которые и ныряла без оглядки, прочитывая за вечер по несколько тяжеловесных глав. Нетвердо ступая по тонкой тропинке, она исследовала белоснежные храмы античного мира, кровавые страницы крестовых походов, хитросплетения интриг Мальтийского ордена. И, конечно, когда тот или иной эпизод из внушительных книг оказывался для нее непонятен, Фридрих всегда был готов помочь маленькой ученице – правда, она далеко не всегда могла пересилить себя и обратиться за помощью.
Магда, Фриц и книги – таким был ее узкий и крепкий круг общения, вполне, по мнению девочки, достаточный для помощи в борьбе, в которую никто и не думал с ней вступать.

Когда пришел июнь и чета собралась, наконец, отправиться в свою экспедицию, Тимоти плакала целый день, кусая угол подушки и жалуясь смятой простыне на несправедливость этого жестокого мира, ополчившегося против нее. Вечером она прошлепала своими босыми, торчащими из-под розовой пижамки ногами по направлении к кабинету Фридриха и, не утирая слез, открыла дверь.
Спустя целую вечность споров, уговоров, доводов и хрупких бумажных планов супруги решили, что в весьма неплохом жилище, выделенном им археологической миссией, вполне найдется еще одно место. Что же касается школы, то девочка давно отстаивала свое право на домашнее обучение, а потому, если серьезно подойти к вопросу и раздобыть необходимую литературу и программу, все устроится лучшим образом. На самодисциплину Тимоти вполне можно было положиться.
Прижимая к себе все тот же приснопамятный рюкзак, девочка шмыгнула вслед за Фрицем на заднее сиденье машины. По двору все еще плыл прохладный рассветный сумрак – троица смертельно боялась опоздать на ранний рейс. Тимоти куталась в джинсовую куртку и дрожала от возбужденного предчувствия тайн и приключений. Чета сердечно попрощалась с семьей и пообещала писать как можно чаще.
Злые языки поговаривали, что новоиспеченная парочка попросту поспешила сбыть с рук нежеланную воспитанницу, так как вскоре стало доподлинно известно, что белокурая Матильда сама ждала ребенка.