«6 июля.
Я не знаю, что со мной происходит. Я знаю только одно: больше так жить нельзя. Что сделать, чтобы это наваждение ушло – неизвестно. Мне кажется, я схожу с ума. Половина дня для меня проходит в галлюцинациях, и я не могу отличить их от реальности. Я не знаю, пишу ли сейчас на самом деле, или всё это – лишь бред моего воспалённого мозга. Это узнать я смогу лишь одним способом – надо перейти грань. У всех галлюцинаций есть грань. Если я её перейду, то избавлю себя от этого наваждения. А если это не галлюцинация – пусть меня судит Бог.
Лорейн спит, раскинувшись на кровати. И я знаю, что должен делать. Жребий брошен. Либо одно – либо другое. Ничего нельзя изменить».
На этих словах запись кончалась. Молодой учёный захлопнул солидную потёртую книгу и рассеянно провёл рукой по тёмной кожаной обложке.
Кажется, он начинал понимать, что произошло в этом старом, окутанном многими легендами доме, двести лет назад в далёком двадцатом веке.
Наутро Роберт проснулся от громких звуков, проникавших в его комнату. Через некоторое время он понял, что это Лорейн истязала пианино. Играла девочка неплохо, но тоже на свой манер: она чётко отделяла одну ноту от другой, из-за чего музыка теряла свою стройность. Роберт поморщился: у него болела голова, вчера он опять мучался бессонницей и заснул только под утро. Поняв, что уснуть он всё равно уже не сможет, мужчина поднялся с постели. Подойдя к книжному шкафу, он увидел, что книга, которую дочь утащила накануне, снова стоит на своём месте, а вместо этого пропал другой фолиант – словарь латинского языка. Уилсон усмехнулся и направился на третий этаж, откуда раздавались звуки пианино – он хотел снова попытаться разговорить дочь. Лорейн, всё в той же длинной белой ночной рубашке, при сером свете напоминающая привидение, уверенно нажимала на клавиши.
Тёмные глаза бегали по раскрытым старым нотам.
- Лорейн, я хочу с тобой поговорить, - сказал Роберт, останавливаясь в дверном проёме. Дочь сделала вид, что не услышала его, и продолжила играть, даже не поднимая глаз. Уилсон терпеливо ждал.
Девочка доиграла «Шутку» Баха, захлопнула ноты, встала со стула и подошла к отцу, вперив в него как всегда угрюмый взгляд. Роберту очень захотелось отвести глаза, но он вздохнул и заговорил:
- Лорейн, ты вчера ночью заснула, и я слышал, как ты разговаривала во сне.
Девочка молчала. Роберт продолжил:
- Я хочу знать, почему ты, если умеешь говорить, пытаешься убедить меня и окружающих в обратном? – Роберт заметно нервничал. Он уже восемь лет пытался научить дочь говорить, водил её к лучшим психологам, психиатрам, экстрасенсам, но все они только разводили руками и качали головами, признавая, что не в силах заставить Лорейн говорить.
- Лорейн, ты меня слушаешь? – на повышенных тонах спросил Уилсон.
Девочка угрюмо взглянула на него из-под пряди волос, упавшей на её лицо, и попыталась проскользнуть в дверь мимо отца.
- Лорейн, подожди, - Роберт успел схватить дочь за тонкое плечо и повернуть к себе лицом. Глядя девочке прямо в глаза и крепко держа её за плечи, Роберт чётко произнёс
- Я знаю, что ты можешь говорить. Я слышал вчера ночью! – руки мужчины нервно тряслись, на лбу выступили капли пота. Он был явно не в себе. – Говори!
На лице девочки отразилось крайнее страдание, она повела плечами, стараясь вырваться, но отец её крепко держал. Лорейн ёщё пару раз дёрнулась, пытаясь освободиться, но, вскоре поняв, что это бесполезно, затихла, вперив в Роберта тяжёлый взгляд немигающих глаз.
- Говори! – снова прокричал Уилсон. Видя, что девочка молчит, он с силой оттолкнул её. – Говори!
Лорейн пролетела через всю комнату и упала, ударившись о противоположную стену.
Она испепеляющим взглядом обвела комнату, встала, и спокойно, даже слишком спокойно, оправила на себе ночную рубашку, проскользнула мимо отца и скрылась в тёмном коридоре. Роберт стоял посередине комнаты, не осознавая, что произошло.
Некоторое время спустя он подошёл к двери, ведущей в комнату дочери, и постучал.
За тёмной дверью не раздавалось ни одного шороха. Мужчина подумал, нажал на холодную позолоченную ручку и вошёл. Уже полностью одетая Лорейн стояла у мольберта и энергично размазывала по холсту тёмно-синюю краску.
- Лорейн, - позвал Уилсон. Девочка посмотрела на него через плечо, флегматично положила кисть и обернулась, избегая встречаться с отцом глазами.
- Лорейн, посмотри на меня, - попросил мужчина. Девочка медленно, словно нехотя, подняла на него чёрные глаза.
Роберт заглянул в них и был вынужден схватиться рукой за дверной косяк. У него подкосились ноги и закружилась голова. Он не мог заставить себя отвести взгляд от глаз дочери. Он чувствовал, что теряет сознание… В глазах девочки то появлялись, то исчезали золотистые огоньки…
Неожиданно Уилсон пришёл в себя. Лорейн стояла спиной к нему и водила кистью по палитре.
Вечером Роберт сидел за столом. В руках он держал фотографию улыбающейся Джеки в чёрной траурной рамке.
Мужчина посмотрел на неё и тихо сказал:
- Я не знаю, кто она, Джеки, но она не обыкновенный ребёнок…
У него была бессонница. Каждый вечер ему было всё сложнее заставить себя лечь в постель, потому что он заранее знал, что он вскоре проснётся в середине ночи от своего собственного истошного крика. А сегодня он не лёг вовсе и вместо того, чтобы спать, бродил по дому, поминутно натыкаясь на разные предметы, которые из-за своей близорукости не мог увидеть в темноте.
Уилсон обошёл весь свой большой дом уже в третий раз, а сон всё не желал приходить к нему. Он заглянул в комнату Лорейн. Дочь спала, лунный свет переливался на её волосах и щеках. Лорейн что-то пробормотала и отвернулась к стене, покрашенной сине-голубой краской, которая при этом зыбком ночном свете казалось леденяще-серой.
Роберт почувствовал невнятную, холодившую сердце тревогу, попятился назад, закрыл дверь и прислонился спиной к стене коридора. Сердце его билось взволнованно и учащённо.
«Я, кажется, схожу с ума», - подумал Уилсон, проводя рукой по лицу. Немного успокоившись, он спустился по старой скрипучей лестнице в столовую, зажёг свечи и присел на диван, закрыв глаза…
…Жаркий летний солнечный день. Холодная, искрящаяся на солнце горная речка. Джеки в смешной розовой шляпке стоит на берегу, опустив в воду удочку. Роберт лежит на траве, подставляя лицо тёплым лучам.
Раздаётся плеск, и Уилсон слышит радостный голос:
- Роберт, смотри!
Он лениво открывает глаза и, щурясь, смотрит на Джеки. На её удочке болтается мелкая серебристая рыбёшка. Девушка смеётся, отцепляет рыбку от крючка и, весело размахнувшись, бросает её в серебристую воду. Джеки подбегает к Роберту, обнимает его и смотрит в его зелёные глаза.
- Я люблю тебя, - шепчет она ему, обхватив мокрыми холодными руками его шею…
…Длинный тёмный коридор. Белые лампы холодным тусклым светом бликуют на гладкой поверхности пола с пыльными следами на нём.
Роберт идёт по этому коридору, и его шаги гулким эхом отражаются от этих неприятных, холодных, чуждых ему стен… Уилсон останавливается перед широкой дверью, шепчет что-то побледневшими обескровленными губами, и затем нерешительно её приоткрывает.
Большое помещение без окон. Серые стены, чёрный плиточный пол. Посередине комнаты стоит стол. Роберт подходит к нему.
На столе лежит Джеки, его Джеки, абсолютно не похожая на ту странную, по-детски непосредственную девушку, которую он так любил. Мужчина наклоняется и вглядывается в её лицо. Жизнь ушла из него, кожа пожелтела и побледнела, всегда, даже во сне, подвижное лицо Джеки теперь немо и строго. Есть в нём какая-то безнадёжность, полное отчаяние…
- Нет! – кричит Роберт и просыпается.
Некоторое время он молча сидел на диване, приходя в себя. Сердце его бешено колотилось, руки дрожали. Всё то, что ему снилось, было на самом деле, он помнил эти дни до самой малейшей детали, потому что большое горе врезается в память так же, как и большое счастье… Но как же реальна была Джеки в этих снах. Всё такая же молодая, какой её помнил Роберт. Всё течёт, всё меняется, Лорейн растёт, у Уилсона на висках уже появились седые волосы. А Джеки снится ему до сих пор такой, какой она была в тридцать лет, такой же молодой, такой же весёлой, какой она глядит на него со старых фотографий с потёртыми краями и оторванными уголками. Потому что для неё время больше не течёт.
Уилсон поднялся с дивана, прошёл в свою спальню и достал из ящика стола старый фотоальбом в тёмно-зелёной обложке. Роберт присел на стул и наугад открыл одну из страниц.
Он осторожно перекладывал пожелтевшие от времени снимки, с которых ему улыбалась жена. Снимков было много: Джеки любила фотографироваться, фотографировать, а потом много раз перекладывать получившиеся фотографии из альбома в альбом, сортируя их то по датам, то по размеру, то по ещё какому-нибудь критерию.
Мужчина рассматривал каждый снимок очень долго, замечая малейшие детали, вспоминая то цвет платья Джеки, то запах её духов. Затем он переворачивал карточку и видел там дату, написанную мелким, со всевозможными завитушками почерком любимой…
- Я вижу, ты меня не забываешь, - услышал он смешной наивный голос.
Роберт поднял глаза, и альбом мягко упал на пол.
- Джеки?