Глава одиннадцатая. Жребий брошен.
Громкий и вкрадчивый голос клирика эхом разносился под темными сводами огромного полутемного зала, в котором проходило собрание главных обвинителей тамплиеров. Гийом де Ногаре недовольно хмурил брови, Филипп Четвертый же с холодной усталостью вслушивался в звучащие слова: "Скот - 5 лошадей, 1 больная кобыла, 30 свиней с поросятами; сено, рожь, овес и солод в амбаре, плоды из сада и огорода...»
Вот и все, что получили в наследство разрушители Тампля. Куда же исчезли баснословные богатства, святые реликвии, бесчисленные драгоценности и золото? Король все более приходил в ярость. Как же так - великолепно спланированная операция, невиданная по масштабу, несравнимая ни с чем до сих времен, не дала требуемых результатов?
22 сентября 1307 года всем королевским чиновникам, командирам военных отрядов, бальи, прево и инквизиторам были разосланы пакеты с указанием вскрыть их в пятницу 13 октября. Арест произошел одновременно, рыцари не оказали сопротивления. И что же в результате?
"Допросить с пристрастием" - таков был вердикт. И инквизиторская машина заскрежетала и пустилась во всю прыть, сминая на своем пути человеческие чувства, гордость, дух, давя упорных и вздергивая на дыбу молчащих. Сотни палачей умело взялись за дело, привычно закатав рукава и устало утирая с лица пот от собственных усилий и кровь своих замученных жертв. Признания, одинаковые, словно близнецы, ложились на стол Гийома де Ногаре, не принося ни одного упоминания о таинственных сокровищах тамплиеров.
Короля ждало разочарование. Ценности исчезли, и никто, ни один храмовник не желал говорить, куда. Ногаре доподлинно знал, что, переезжая в Париж, тамплиеры снарядили длинный обоз с золотом. Но нигде ничего не было найдено. Нигде. Он поднялся из-за дубового стола, углы которого украшали разверзнутые львиные пасти, и подумал о том, что, не ровен час, король, не найдя ничего, обратит свой светлейший разгневанный взор на него. Ибо он, советник Филиппа Красивого, хранитель большой королевской печати, и был вдохновителем и организатором похода на тамплиеров. Изощренный ум Ногаре слегка откорректировал и развил план его предшественника Пьера Флота. Казалось, было предусмотрено всё. Но по какой-то неизвестной причине часть тамплиеров успела скрыться. Хуже всего, что они успели спрятать свои огромные богатства.
Где произошла утечка, кто смог предвидеть подобные события? Ногаре вспомнил отчет командира одного из военных отрядов, барона де Ровиньяка, где упоминалось об исчезновении храмовника, которому помог скрыться граф из Лангедока, де Лассанж. Очень интересующего Ногаре храмовника… Он позвонил в колокольчик и приказал вошедшему слуге вызвать барона. При упоминании о Лангедоке Ногаре слегка улыбнулся. Его родные места! Дед его был катаром и принял мученическую смерть при Монсегюре, во время Альбигойского похода. Но сам он не склонен к ереси предков. Он - служитель государства, Франции, короля. А катары вовсе не радели о процветании французской короны!
Вошел Ровиньяк, бряцая оружием и смахивая капли осеннего дождя с бархатного плаща. Он был свеж, и Ногаре даже позавидовал его блистающей юности и красивой осанке. Сам он вовсе не мог похвастаться выразительной внешностью.
- Садитесь, барон. Я хочу спросить Вас о случае в замке Лассанж. Расскажите-ка мне все подробно.
После недолгого разговора с Ровиньяком главный советник принял решение - применить к графу допрос с пристрастием. Выбора у него не было.
***
Я смотрела в окно на бесконечные льющиеся струи дождя. В Париже была почти зима. Слякоть, срывающийся по утрам с крыш снег, грязь и лужи на мостовых. Ох, как неуютно в этом большом городе, заполненном сотнями звуков: криками, бранью, скрипом телег, топотом караульных, цоканьем копыт ухоженных лошадей, запряженных в кареты, воплями зазевавшихся прохожих, обчищенных карманниками, бесконечными пересудами…
Как улей, гудит по вечерам зал в таверне:
- Они мочились на святой крест, будь они неладны!
- Какому-то Бахамету, говорят, поклонялись, а Бахамет ихний - это кошка с рогами!
- Содомиты тамплиеры, за то их господь и наказывает.
Мне становилось жутко от всех этих разговоров, и я уходила наверх, в комнаты, отведенные для нашей компании хозяином постоялого двора. Уже месяц мы сидели в Париже без видимых успехов. Кассиан старался изо всех сил, пытался выйти на самого Гийома де Ногаре, пользуясь связями профессоров Сорбонны, в свое время преподающих в Монпелье, где когда-то и учился всемогущий советник Филиппа Красивого. Но теперь мало находилось охотников помогать павшим рыцарям Христа.
Я вздохнула. Анри с Тесьером ушли куда-то с самого утра. Пару часов назад с таинственным видом откланялся и наш красавец-медик. Делатре, как мне показалось, вновь был в своем амплуа красавца-соблазнителя. Я позвала Сессиль:
- Принеси огня да попроси у хозяина медовых лепешек.
Она послушно кивнула. Похоже, она неравнодушна к сыну трактирщика. Ну, да что ж - все находят некую радость в нашем тоскливом и тяжком бытие. Лишь у меня на сердце тоска и грусть, болит душа об отце, брошенном в темницу, о матери и брате, оставленных на попечение Лонкура. Как они там, как здоровье их? Не больны ли? Скучаю я и по вольной жизни своей в замке, по горячему крупу лошади, по морскому галечному берегу, по закатам на руинах аббатства. Как же я тоскую!
Из глаз покатились непрошеные слезы. Я смахнула их, пытаясь успокоиться, но все больше и больше сжимало сердечко холодным кулаком страха и тревоги! Комок застыл в горле, мешая дышать, в носу защипало, и я разрыдалась, закрывая ладонями лицо.
В дверь комнаты постучали. Крикнув, чтоб подождали, я ополоснула лицо водой из кувшина и немного успокоилась.
- Войдите, - громко сказала я.
Вошла Сессиль с лепешками, а следом - Кассиан. На лице его было выражение довольное, как у кота, добравшегося наконец до кувшина с маслом.
- Что, Кассиан? Что-то важное случилось?
- О да, сударыня! Думаю, что смогу успокоить Вас немного и подбодрить.
- Садись, милейший Кассиан, и не томи меня! Рассказывай же!
- Сегодня я встречался со стариком-профессором, с которым неоднократно приходилось мне вести словесные баталии за кружкой хорошего пива в Монпелье. Профессор теперь читает право в Сорбонне и не раз говаривал с самим мессиром де Ногаре. Ведь нет-нет, да дворцовые клирики обращаются к профессорам, дабы повернуть то или иное дело на благо его величеству.

Так и случилось, когда достойнейший советник короля отшлепал по щекам папу Бонифация. Тут уж Филиппу Красивому пришлось доказывать всему христианскому миру, что не он плох, а папа римский грешен, как последняя блудница. И в сей момент вся профессура Парижа наизнанку вывернулась, а правоту королевскую доказала, законы нужные нашла и всему ученому миру открыла. Так что есть у моего дорогого профессора повод напомнить о содеянных подвигах и попросить аудиенцию для себя и своей дальней родственницы. А родственницей профессора будете Вы, госпожа Люсьена. Так что будем неутомимо ждать вестей от старика, которые, надеюсь, прибудут в ближайшие дни. Пусть сей способ довольно сложен, но ad praesens ova eras pullis sunt meliora (лучше в ладонях синица, чем в небе большая птица)! - Кассиан слегка поклонился и шутливо добавил: - Сударыня, достоин ли ваш старательный слуга приличного ужина?
- Ох, конечно, милейший Кассиан, Вы внушили мне малую надежду! Я с нетерпением буду ждать вестей от Вашего профессора! А ужин - что ж! Думаю, он Вами заслужен!