[Мэриан]

Англия, Ист-Лэнгдон,
1890 год.

Я помню тот день, когда впервые встретила ее.
Помню ярко и отчетливо, хоть неумолимое время и глушит, размывая и стирая, все лица и образы, заставляя выцветать картины прошлого и чернеть, облетая, лепестки самой нежной розы из шкатулки воспоминаний. Но та минута врезалась в мою память с бесконечной яркостью солнечной вспышки.
Я помню и по сей день, как немилосердно кололся воротник новой формы, какими угрюмыми и неприветливыми казались стены пансиона святой Маргариты, как тяготил мою руку увесистый саквояж, который я отчего-то не хотела пока оставлять в мрачной и пустующей общей спальне.
Однако я помню и другое.
... Школьный садик был залит мягким янтарным светом, заставлявшим старые липы казаться волшебными деревьями из таинственных легенд, и падающим на наши руки загустевшим предзакатным теплом. Хмурые туманы и дожди - старые гости здешних мест с октябрьской поры и до самой поздней весны - пока не наползли болезненным дыханием с серых заливов, но сырая и промозглая прохлада уже начинала потихоньку вкрадываться в осенний воздух - точно фальшивая нота в любимую колыбельную.

Она сидела в маленьком уголке сада - слегка укрытом от глаз полузаброшенном розарии - и читала, жадно вглядываясь в строки (судя по тому, как она испуганно прижала к себе увесистую книгу, едва завидев меня, это был определенно не Новый Завет). Должно быть, это странно, однако обыкновенная форма - кофейно-коричневое платье, строгий высокий воротник и непременный фартучек - казавшаяся мне такой уродливой, едва я натыкалась на зеркало, на ней выглядела необъяснимо очаровательной, и не лишенной некоторого скромного обаяния. И напротив, выбившиеся из принятой здесь аккуратной прически пряди, за которые любая ученица при невезении могла бы легко получить выговор, придавали моей новой однокашнице вид вовсе не неряшливый, а скорее трогательный.
Солнечный свет проходил сквозь ее волосы, делая их похожими на горящие золотые нити. Воздух был напоен безудержным ароматом увядающих цветов, точно пытающихся в последние дни жизни выместить всю свою сладость.
О, как бы я желала порой, всем своим сердцем желала, чтобы время можно было повернуть вспять! Я бы бросилась тогда, со всех ног бросилась прочь из этого укромного уголка, наполненного гибельным и сладким запахом отцветающих, темнеющих роз, теплым дыханием уходящего лета, неизъяснимой и отчаянной радостью, охватившей меня от понимания того, что я все-таки не одна в этом незнакомом и новом мире.
И я никогда бы, возможно, не увидела мучительного сияния завитков на неправдоподобно-белой шее...

- Здравствуй. Я раньше не видела тебя. Ты, должно быть, новенькая? - по-птичьи наклонила голову она, легко спорхнув со скамейки и положив роман титульной обложкой вниз.
- Я приехала только сейчас. - как странна была дрожь в моем голосе - точно я представлялась некой сиятельной особе, стоящей на недосягаемом пьедестале, а не будущей подружке из маленькой школы - Я... меня зовут Эффи.
На самом деле, конечно, это было не совсем так – вернее, даже совсем не так. Но мне не хотелось называться этой светлой, хрустально-тонкой девочке Элизабет Вирджинией. Я не питала большой любви ни к первому своему имени, ни ко второму, не говоря уже об их ужасающе неповоротливом и длинном сочетании. Мне было неуютно в нем, точно в тяжелом пышном платье. А Эффи - первое пришедшее мне на ум сокращение, всплывшее из смутных воспоминаний о полузабытой нравоучительной книжке, чьи наставления давно были мною забыты, но затейливые рисунки оказались ярко отпечатанными в моей памяти - было совсем не таким. Так могли бы звать юркую, легконогую девочку со сказочной обложки; так могли бы звать весеннюю пташку…
- Эффи... - она ласково улыбнулась, и, положив руки мне на плечи - от неожиданности я резко вдохнула - проговорила безо всякого перехода - Эффи, у тебя такие длинные волосы! Я тебе бы непременно позавидовала, находись мы дома. Но здесь тебе лучше заплетать их в косу. Хочешь, я помогу тебе с этим прямо сейчас? Повернись вот так... Эффи, какое милое имя! Будто из книжки... Бедная, отчего ты так дрожишь? Неужели у меня настолько холодные руки?
Нет, ее руки вовсе не были холодны. Напротив - они были странно горячи для человека, много времени проведшего на улице в осенний день.
- Уж не больна ли ты? Как пылают твои щеки... верно, у тебя и вправду жар!
Я ничего не ответила. Ее пальцы скользили по моим волосам легко и бережно, успокаивая и напоминая о предшествующей этому дню беспокойной, бессонной ночи - однако я усилием воли заставила себя не впасть в дрему, не желая упустить ни секунды этих странно приятных прикосновений.
-----------
Итак, фотографу - удачи, мне - тапки, читателям - шоколадки за вход.
Прошу прощения за отсутствие шляпок на девочках - вышло это в результате просмотра фотоархивов нескольких закрытых школ начала 20 века, включая мою собственную - даже на официальных фотографиях строгая форма девочек ограничивалась платьями, передничками и шерстяными чулками
Что касается распущенных волос Эффи, то, если верить прочитанным мной статьям, то девочка ее тринадцати лет, в принципе, могла себе это позволить. Другое дело, что все ж таки дома, причем в не очень строгой семье, а не в школе-интернате. Но спишем на ее непривычность