Я работаю учительницей музыки в нашей школе. Обычная учительница, неинтересная, но хорошо, что не слишком строгая – так, наверное, думают обо мне ученики.
У меня замечательный муж – работящий, непьющий, верный. Правда, он далеко не так умен, как мой дедушка(это если верить рассказам мамы, которая описывала Гордона Кросби как исключительно умного человека; сама я деда совершенно не помню), и уж конечно, не наделен талантами моего отца. Но ведь природа дает кому-то больше, кому-то меньше – и это нормально.
В отличие от моих родителей, чьи имена когда-то были затерты сплетницами до дыр, мы все так же олицетворяем для почтенных матрон порядочность, скромность и целомудрие.
У нас прелестная дочь – тихий, совершенно не капризный ребенок, чьи чистые не по-детски умные глазки неизменно умиляют всех вокруг – от членов семьи до едва знакомых.
Когда мы выходим погулять – а выходим мы каждые выходные, мама уверена, что перемена обстановки полезна ребенку – прохожие оглядываются на нас с улыбкой.
Дни наши начинаются одинаково. Я встаю затемно – к шести утра нужно успеть приготовить завтрак,
и если мама, человек свободной профессии, еще может позволить себе встать попозже, то Рудольф ровно в половину седьмого уходит в теплицы, где и пропадает до самого вечера.
По-хорошему, в нашем хозяйстве не помешали бы подсобные рабочие, но мы с мужем в один голос твердим, что это излишняя роскошь, что мы прекрасно справляемся сами, что мало кто в городе пользуется услугами наемных служащих, и нам вовсе ни к чему выделяться… Мама не настаивает. Собственно, она и спросила-то об этом только однажды, увидев, как мы завтракаем – молча, думая каждый о своем. Больше она об этом не говорила. Только вздыхала порой горько, возясь с Сабиной.
Бедная, бедная мама. Папа тяжело болен, месяц назад совсем ослеп, за ним нужен уход, точно за малым дитем.
Сабина тиха и послушна, но она, как-никак, ребенок, и ей требуется очень много внимания, а мы целый день на работе…
А мольберт пустует редко, и надо успеть закончить в срок очередную картину. А тут еще я…
Господи, дай мне силу – такую же, как у моей матери. Она – огонь, мерцающий в сосуде, я – сосуд, в котором пустота. Возраст и заботы не погасили в ее глазах мягкого теплого света. Только один раз на моей памяти чуть поколебался этот огонек – когда после долгой болезни ушла тетя Эсмеральда.
Снова и снова думаю о тете Эль и Джо, сравнивая их с самой собой и Сабиной – и у меня каменеет сердце. Тетя смогла полюбить свою дочь – пусть когда-то не хотела ее рождения, пусть и сейчас порой ругает «пустоголовую вертихвостку» за какую-нибудь мелочь… я видела, как они плакали на похоронах нашей старшей тетушки. Вместе. И, немного успокоившись, старались облегчить горе друг друга. Несмотря ни на что, они – единое целое…
В то время как мы с Сабиной, наверное, всегда будем чужими друг для друга.
…Иногда я захожу к Арману и Кире – посмотреть на племянника. Честно говоря, удовольствия от общения с ним не испытываю совершенно. Томас – крикливое, неугомонное создание, сладу с ним нет никакого, а шуму – как от четверых.
Он умудряется с немыслимым грохотом ронять игрушки на пол, бегает по детской со скоростью и звуками заводного слона, если ему что-то нужно, ревет, как пароходная сирена; хоть немного отдохнуть можно, только когда маленькое чудовище спит…
Кира его обожает.
Не любить собственного ребенка – неправильно, грешно. Господи, избави от лукавого, вразуми, научи, что делать… Сабине четыре года, она еще многого не понимает… что будет, когда поймет? Возненавидит? Может быть… в любом случае, перестанет улыбаться мне.
А если не перестанет? Если она давно поняла, сколь глубоко я виновата перед нею, и все равно любит меня? Лучше ли это?
Древовидный вид
