Прошу прощения у всех читателей "Люсьены"! Задержка огромная. Но тем не менее, я продолжу. Огромное спасибо Пайку за волшебные пендали. И, конечно, за замечательные скрины.
Глава семнадцатая. О злоключениях магистра и непристойном предложении.
Ровиньяк метался на окровавленном ложе. Сбились тряпицы, плотно сжимавшие его рану. Лекарь пинком разбудил слугу, спавшего у постели, велел держать барона да крикнул, чтоб несли воды с кухни. Ровиньяк то приходил в себя, то впадал в тяжкий дурманный сон. Лекарю, призванному к больному, новоиспеченному магистру Гюи Викару, и вовсе поспать не удавалось. Чего уж только не предпринимал он, пытаясь залечить рану. Барону легче не становилось. Ногаре велел глаз не смыкать и прислал даже королевского лекаря. Но тот глянул на Ровиньяка без особого интереса, велел прикладывать навозные примочки, а больше молиться да на господа благоговейно надеяться. Ну, ему что! Он королевский лекарь, а вот магистру лично необходимо за всем досматривать. Оттого и не спит он уже несколько ночей, боясь и по нужде отлучиться. Но человеческим усилиям есть предел. Все в руках божьих. Гюи был учеником известного врача, профессора Монпелье, Арнальдо из Виллановы. Но с тех пор, как книги его учителя сожгла католическая церковь, а сам он покинул пределы Франции, быть его преемником стало опасно. Мессир Гюи полностью поддерживал взгляды своего учителя. Рану поливал крепким вином, но в этот раз она все равно воспалилась. Настои из трав не помогали, и больному явно становилось хуже. Может, и вправду последовать совету королевского лекаря? А то, не дай Бог, обвинят в ереси. Тихий стук в дверь отвлек мессира Гюи от его горьких раздумий. Тонкая фигура, закутанная в плащ, легко ступила на середину темных покоев.
- Вы мессир Гюи Викар? – женский голос определил пол визитера.
- Что Вам угодно, мадам? Что Вы тут делаете? – магистр с беспокойством привстал с кресла. – Вам нельзя сюда. И кто Вы?
- Успокойтесь, мессир. Я не желаю больному зла, а Вам - лишних неприятностей. Мое имя не скажет Вам ни о чем, а вот барон, будь он не в плену болезни, обрадовался бы мне больше, чем Вам. Намного больше.
Женщина приблизилась к постели. Она была удивительно хороша. Светло-русые волосы обрамляли ее встревоженное лицо, глаза, удивительно светлые, смотрели на барона с нескрываемой болью.
- Я хочу помочь, мессир. Прошу, выслушайте меня! Я знаю, как непросто Вам принимать решения, ибо барон знатен и сам сеньор Ногаре заинтересован в его выздоровлении. Я же лишь любящая его женщина, сгорающая от желания вернуть себе возлюбленного, вырвать его из цепких рук смерти! Его слуга хоть и пострадал от удара подсвечником, но укажет вам на то, что я частая гостья в этих покоях. Могу я помочь ему выздороветь, а Вам приобрести славу прекрасного лекаря?
- Каким же образом, мадам? Вы умеете исцелять болезных и воскрешать мертвых? – с недоверием воскликнул мессир Гюи.
- Я – нет. Но есть человек, разбирающийся в подобных ранах чудесным образом. Поверьте, я не причиню барону зла, я лишь хочу его спасти. Этьен! – позвала она личного слугу барона.
Слуга с перевязанной головой вошел, смущаясь от того, видимо, что прекрасная гостья щедро заплатила ему, дабы он впустил ее к Ровиньяку, и заверил мессира Гюи, что это женщина и впрямь возлюбленная барона, которой тот доверял безоговорочно. Сообщив это, он удалился, поклонившись и потирая больную голову.
- Ну что ж, мадам, где же Ваш ангел-исцелитель? – иронично произнес врач, уже в буквальном смысле сгорая от профессионального любопытства. – Поглядим, что за чудеса он может творить!
Дама исчезла на минуту и вернулась со второй фигурой в плаще и капюшоне. Мессир Гюи с любопытством смотрел, как новый посетитель снимает плащ. И лишь упал капюшон, он в ужасе воздел руки!
- Да Вы не в себе, мадам! Это же неверный, грязный антихрист, отродье дьявола! Нас обоих казнят, сожгут и повесят!
- Я прошу Вас, тише, мессир, тише! Поверьте, молчание – наше спасение. Мое, ваше и барона!
Незнакомец обжег Гюи черно-горящим взглядом. Свет факела упал на его смуглое лицо, и Гюи обомлел. Неверным отродьем дьявола была женщина. Тюрбан на голове, тонкие ноздри, выразительные черные глаза, обрамленные веером ресниц.
- Боже праведный! Да что ж это за дьявольщина! Нет, мадам, нет! Я не позволю Вам приблизиться к ложу умирающего!
- Магистр Гюи, Вы врач и сами признаете, что он умирает, – взмолилась белокурая женщина, - так дайте больному шанс во имя жизни, которой Вы служите, во имя учителя Вашего и во имя любви, которой служу я!
Гюи отступился, глядя на тонкий стилет, мелькнувший в руке прекрасной куртизанки.
- Нас повесят… – прошептал он.
Арабчанка открыла сумку и вытащила странные инструменты, что-то прошептала на неизвестном языке и принялась за работу. Гюи с ужасом и тайным восхищением следил за точными и уверенными действиями дочери Аллаха. Нагрев тонкий нож на огне факела, она уверенно рассекла едва начавшую срастаться и уже пахнущую гниением рану. Кровь толчками заструилась под ее руками. Гюи отметил, что с кровью выходили желтоватые сгустки.
Рассечь рану! Немыслимо – ведь она не цирюльник на ярмарке или на поле боя! Но вскоре запахло травами и спиртом. Обильно облив рану из сосуда, принесенного с собой, арабчанка соединила её края и принялась сшивать их. Гюи был в ужасе! Все это никак не соответствовало тому, что он знал, читал и видел! Но сомнения вдруг закрались в его душу. А что он, собственно, видел?
***
Со смешанным чувством беспокойства и надежды я входила в покои Симона Делатре. Наслышана я была о Старом Вороне. Прислуга его побаивалась, но уважала за строгость и справедливость. Указы его выполнялись без промедления. Гильдия имела в Каркассоне огромное влияние. «Шерсть – золото Каркассона», - любил говаривать Симон Делатре. И гибко и хватко вел торговые дела, возглавлял суд гильдии, выручал попавших в беду сотоварищей, договаривался об охране товаров, шедших через Пиренеи. Казна гильдии нередко щедро оплачивала и новый мост, построенный взамен прохудившегося, и на церковь жертвовала, если их интересы пересекались с епископскими. Ладил Симон со всеми, кто был ему полезен. Но существовала и другая сторона медали: был он непреклонен, карал за воровство нещадно, измены и подлости не прощал. И всегда платил за зло той же монетой. И еще все знали, как любил он своего сына.
Матильда убрала меня согласно случаю и положению. Роскошное платье даже ушивать не пришлось, хотя мне и казалось, что я исхудала за время болезни.
В последние дни я так много думала о произошедшем со мной, вспоминала время, проведенное в милом Лассанже. Вспоминала красные маки, белые камни, закат солнца и огромные звезды. Вспоминала Анри, так беспечного любившего меня, так трогательного преданного и бесстрашного. И моего дорогого отца… Обстоятельства его смерти, мне не известные, пугали меня и делали смерть Ровиньяка оправданной.
Но само убийство пугало меня еще больше. Убийство, совершенное моими же руками! Я так и не могла осознать, что все произошедшее со мной не страшный и мучительный сон. Мои чувства отказывались верить в это. Отец снился мне лишь однажды: смотрел на меня любящим взглядом. Я проснулась в слезах, страстно желая побежать и обнять его! Нервная горячка, случившаяся со мной, отделила меня от прошлого зыбкой завесой.
Лишь только единое связующее звено было у меня с прошлым – Антуан. Его забота и желание быть мне полезным, его любовь ко мне и чувство беспокойства делали мою жизнь сносной. И оставалась надежда. Тонкая нить ее все еще привязывала меня к жизни. Именно в таком состоянии я и встретилась со Старым Вороном.
Гостиная зала была чудесно украшена. Гобелены тонкой работы с цветами и диковинными птицами, ковры и мягкие подушки необычной, наверное, восточной работы на скамьях. Пол устлан затейливой керамической плиткою и укрыт по-городскому коврами, а не тонким тростником или свежим сеном. Резные балки, поддерживающие потолок, были отлично начищены и блестели, как бронзовые. Жарко горел камин. Стол изящно накрыт, белые скатерти говорили о хорошем вкусе и достатке хозяина.
- Рад приветствовать Вас, юная графиня, в моем доме, - промолвил Старый Ворон, с достоинством поднимаясь мне навстречу. – Огромная честь видеть у себя столь знатную и столь прелестную особу! Но я уверен, не будь обстоятельства столь необычны, Вы бы и не заглянули к старому старшине Делатре! Но... Богу виднее! Прошу Вас, сударыня.
Он заботливо проводил меня к столу и усадил на почетное место. Антуан сел по другую руку. Надо отдать должное Старому Ворону - он отлично знал куртуазные манеры и умело ими пользовался! Обед был восхитительным. Утка с соусом из вишни особенно удалась, молодая телятина с сельдереем, сливками, острым перцем и орехами таяла во рту, свежий хлеб хрустел коричневой корочкой, а фрукты блестели при свете восковых свечей.
Да, богат был Симон Делатре! И именно мне он хотел показать сейчас свой достаток и вместе с тем уважение. Хотя только ли в этом дело? Вино, старательно подливаемое слугой, было терпким и тягучим, горячило кровь и туманило голову. Ох, хитрец Делатре, хитрец! Я взглянула на Антуана. Он был странно тих и почти не принимал участия в беседе. Либо знал, о чем заговорит его отец, либо опасался чего-то. Я рассказала Старому Ворону все. Об отце, о Ровиньяке, о солевом золоте, о конфискации замка. Чем, по-моему, его не удивила. Все уже знал старшина Гильдии. И птица не пролетит меж его частоколом! Умолчала я только об Анри. Вернее, о нашей с ним любовной связи, ибо уж точно негоже графине де Лассанж рассказывать о любовных утехах с конюшим. Да и Симон Делатре об этом знать не обязан.
- Я понял, моя юная графиня, что Вы смелы и отважны, стойки духом и телом, решительны и благородны, – наконец произнес Симон Делатре, – но обстоятельства сейчас таковы, что жизнь Ваша и честь семьи Вашей в опасности. Убив одного из первых помощников мессира де Ногаре, Вы подвергли себя и свою семью тяжелейшему испытанию. Разве не знаете Вы, что сестра Ваша вышла замуж за благородного графа де Лонкура? Едва ли ей приятно узнать при столь счастливом замужестве, что сестра ее - убийца и разыскивается по королевскому указу. Матушка Ваша у графа, но сам Лонкур в Париже. И давно в Париже. Похоже, он искал Вас, но пути Ваши разминулись. Он занят тем, что просит за Вашего брата, старается вернуть юному графу замок Лассанж. Ваш отец не признался ни в сговоре, ни в измене, по закону он невиновен. Главный обвинитель доказательств не имеет. А в Лангедоке неспокойно. Мятежный Лангедок страшен, и король об этом знает. Еще со времен проклятого де Монфора, этого самоуверенного франка, прости, господи, мою душу, Тулуза, Каркасон, Монпелье, Монсегюр всегда были бревном в глазу у короны. И возможно, дабы успокоить старинные роды Лангедока, король вернет замок Лассанж наследному сеньору. Но поверьте, Ваш поступок лишь усугубит гнев короля. Вас не должны найти, сударыня, не должны ни в коем случае. Иначе позорной казни не избежать. Что же станется тогда с Вашей семьей, братом, замком?
Я оторопела. Граф де Лонкур в Париже? Слава господу! Может быть, он сможет устроить и достойные похороны моему отцу. Если Кассиан узнает о Лонкуре, возможно, он сумеет встретиться с ним и рассказать ему об Анри и Тесьере!
- О! Откуда Вам сие известно, сударь? - воскликнула я, содрогаясь от нервной дрожи.
- Я посылал гонца в Париж. И пока Вы лежали в горячке, он привез мне разные вести.
Нервная дрожь усиливалась, но я старалась держать себя в руках.
- Что же это за разные вести?
- Вы приговорены к повешенью. И рано или поздно Вас найдут. Мой дом - слишком слабое укрытие для графини де Лассанж! – жестко отрезал Старый Ворон.
-Отец! – вскричал Анри. – Как Вы можете?!
- Да, слабое укрытие для графини де Лассанж, - повторил Симон Делатре, не обращая внимание на возглас сына, - но совершенно надежное для Люсьены Делатре, моей невестки!
Комбинированный вид
