Этот мини-сериал был написан для конкурса «День матери». Вдохновившись идеей конкурса, я решила создать свою историю, руководствуясь конкурсным заданием и учитывая все ограничения. Участвовать в конкурсе я не стала по понятным причинам, поэтому выкладываю свою работу здесь. Наверное, это к лучшему, потому что все-таки история не совсем про отношения матери и ребенка. Надеюсь, вам понравится.
Жанр: драма Возрастные ограничения: нет Автор, фотограф, строитель декораций: Айжель Оформление скриншотов: Bella Kallen Аннотация: Грустно жить, сознавая, что никого из тех, кого ты любил, больше нет. Тяжело понимать, что тебе больше неоткуда черпать силы, кроме воспоминаний. Эта история полностью составлена из воспоминаний человека, прожившего длинную жизнь и оставшегося в полном одиночестве.
Последний раз редактировалось Лалэль, 13.12.2010 в 21:05.
Не то, чтобы мне нравилась моя нынешняя жизнь, но я к ней привык. Могло быть и хуже. Печально, что рядом никого нет, но хорошо, что никто не нарушает тишину вокруг меня. Тишина – это то, что нужно, чтобы думать, и я сейчас только то и делаю, что думаю и вспоминаю. А если вспоминать – то все, с самого начала.
Началось все с серебряной ложки – нет, не с той, что держат во рту, рождаясь. В доме ждали гостей, накрывали на стол, и мама велела девочке положить на стол ложки и вилки - дорогие, из чистого серебра. Но, когда девочка принесла их в столовую и начала раскладывать возле тарелок, в комнату влетел чумазый мальчик, которого она раньше никогда не видела, который невесть как попал в их квартиру – с черного, может быть, хода. Он схватил ложку, которая к нему лежала ближе всего – и бросился наутек.
Девочка заметалась, не зная, что делать - она понимала, что мама её накажет, если что-то пропадет. Она бросила все, что держала в руках, на стол, и побежала на улицу, даже не надев пальто.
Девочка долго бегала по улицам, но, конечно, не только не догнала мальчика, но даже и не встретила его. Сколько она ни спрашивала прохожих, никто не вспомнил, чтобы мимо них пробегал воришка с ложкой в руке.
Вечерело, на улице было уже почти темно и дул холодный ветер – девочке стало неуютно и страшно. Она вернулась домой и сказала маме, что уронила ложку в окно и не смогла отыскать. Конечно, её строго наказали после этого.
История про серебряную ложку стала нашей семейной легендой. Когда мои мама и папа рассказывали её, они всегда смеялись, и папа объяснял, что они узнали друг друга случайно, через много месяцев после того, как познакомились во второй раз, а мама добавляла, что даже когда все выяснилось, папа ей ложку так и не вернул. Зато он подарил ей кольцо. И меня. Меня, правда, значительно позднее. Я был долгожданным ребенком, желанным, притом единственным в семье, и баловали они меня, как могли.
Жили мы дружно, весело, и как-то спокойно. Не помню ни скандалов, ни ругани, хотя, конечно, всякое у родителей бывало - и обиды, и разлад, что бывает в любой семье, но ничего такого я не видел, и даже не подозревал, что папа и мама могут друг с другом ругаться. Любили они меня, заботились обо мне и оберегали мое безмятежное детское неведение, как могли. Сейчас-то я понимаю, как это важно, чтобы ребенок никогда не видел, как его родители кричат друг на друга. Жаль, что я не думал об этом, когда сам стал отцом.
Когда я думаю о своем детстве, то все время вспоминаю вокзалы, перроны, поезда, вагоны… Мы часто переезжали – отец строил дома, и его постоянно переводили из города в город. У нас никогда не было своего дома, вообще ничего своего не было – мебель, и та была не наша, я хорошо помню эти белые инвентарные номера на стенках шкафов и на спинках кроватей. Но мы были счастливы, даже живя так. Да. Мы были счастливы.
Мне было шесть лет, когда мое беззаботное детство кончилось. Кажется, что я был слишком мал, чтобы осознавать, что происходит, но уверяю вас, я все понимал. Я помню, как сейчас: воскресенье, солнечное утро, мы идем в зоопарк – потому что отец давно обещал меня туда сводить. Я хватаюсь за папину руку и мешаю ему идти - то подпрыгиваю на ходу, то пытаюсь забежать вперед, то, наоборот, останавливаюсь, чтобы рассмотреть какой-нибудь камешек. Я думаю о том, какие звери будут в зоопарке - мне хочется увидеть тигра или льва.
Вдруг тишину утра нарушает странное хрипение и скрежет.
- Что это, пап?
- Громкоговорители шумят, сынок, - объясняет он, - сейчас нам что-то скажут.
И динамики вправду начинают говорить человеческим голосом: «Внимание, говорит Москва! Сегодня, в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза…»
-Ну, Миша, - говорит отец незнакомым сухим голосом, - похоже, не пойдем мы с тобой к тиграм.
- Толя, что это? – спрашивает испуганная мама, - это война? Тебя заберут?
- Не волнуйся, Леночка, - успокаивает её отец, - это ненадолго. Я скоро вернусь.
Отец оказался во всем неправ. Война шла четыре года, четыре долгих года. А он – так и не вернулся. Его убили в сорок втором где-то под Ижевском.
__________________
Последний раз редактировалось Лалэль, 03.04.2011 в 10:02.
Ко мне приехал Юра и привез из города продукты. Юра – мой свояк, муж сестры моей Томы; другой родни у меня не осталось. Юра мне всегда нравился, мы с ним почти одногодки и чем-то очень похожи. Я был рад его увидеть.
Мы просидели с ним весь вечер – он уехал на последней электричке. Пили водку, спорили о чем-то, вспоминали прошлое. А о чем еще говорить двум старикам? О старости, одиночестве, болячках, надвигающейся смерти? О том, как нам трудно, как тяжело порой жить? Кому нужны такие разговоры.
- Как ты тут? – спросил меня Юра, когда мы садились за стол.
- Ничего, - ответил я, - были времена и хуже.
И ему не надо объяснять, что то были за времена.
Я не люблю фильмы про войну и рассказы про военное время. Никто из тех, кто жил в то время, не любит этого. Для всех это страшная сказка, а для нас – часть жизни, про которую не хочется вспоминать. Все плачут от сострадания, а у нас ком поперек горла встает. Мы знаем, что это. Мы еще помним, как это было. И может это и трусость, но мы не хотим об этом вспоминать. Мы все думаем про мир, мечтаем о нем. Мы любим смотреть на сытых, одетых и счастливых детей, беззаботных женщин, чьи лица не темны от горя. Нам этого не досталось, так пусть сбудется у кого-то другого.
Когда началась война, мы с мамой остались одни, а скоро мы узнали, что совсем осиротели. Нам не к кому было пойти, не у кого было попросить помощи, мы могли рассчитывать только на себя да на помощь добрых людей. Вот тогда я впервые понял, какая чудесная у меня мама.
Сейчас много говорят о том, что дети перестали уважать родителей, что отпрыски не ценят то, что делают для них отцы и матери, что относятся к ним с пренебрежением. Я не думаю, что это потому, что дети плохие и испорченные. Скорее всего, они просто не видят всего. Не знают, откуда и что берется, не понимают, как тяжело родителям их растить, что еда, одежда, игрушки, удовольствия детей оплачиваются трудом их родителей. Нам, детям военных лет, это было предельно ясно. Тогда даже мешок подмерзшей картошки был для нас счастьем, о котором можно было только мечтать, и для того, чтобы получить его, люди порой делали такое, чего сейчас никто и представить себе не может – и слава Богу, что не может. Я люблю свою маму не только потому, что так должно быть, не только за то, что она произвела меня на свет – но и за то, что она голодала, а меня кормила, ходила в обносках, а меня одевала, замерзала, а меня укрывала одеялом. Я помогал ей, как мог – но много ли проку было от семилетнего ребенка! Я был камнем, который висел у неё на шее, и то, что мы оба выжили – это заслуга мамы, и только её одной.
Поэтому я всегда говорил, что люблю свою маму больше всех на свете и буду вечно благодарен ей за то, что она спасла меня от голодной смерти. В юности, когда я был молоденьким наивным мальчиком, я думал, что никакую другую женщину не смогу полюбить так же сильно, как её. Но, конечно, так быть не могло.
- А помнишь? - говорит Юра, снова подливая мне водки, и слегка толкает меня локтем.
Мы, старики, все живем прошлым. В молодости мы спрашивали друг у друга: «а ты знаешь?!», и не заметили, как с годами оно превратилось в ностальгическое и унылое: «а ты помнишь…» Нам есть, что вспомнить - и плохое, и хорошее. Голод, грязь, разруху – и радость послевоенных лет. Как преобразились наши полуразрушенные города! Как расцвели женщины – овдовевшие, осиротевшие, голодные, разутые – как они похорошели буквально за пару лет! И дело даже не в одежде – в их глазах словно свет появился.
Эту девушку в белом платье я встретил в парке весной. Все вокруг куда-то спешили, а она стояла неподвижно и, чуть склонив голову, размышляла о чем-то. Она казалась такой воздушной, и в то же время такой красивой и недоступной, что я минут пять простоял молча, прежде чем смог подойти к ней.
-Как ваше имя?
Она, кокетливо поглядев на меня, представилась:
-Тамара.
Помню, как я знакомил её с мамой. Та посмотрела на гостью, потом обняла меня – и отошла в сторону, как бы уступая ей место в моем сердце. Только так она и могла поступить, моя мама. Как же я ей тогда гордился! Как был счастлив!
- Выпьем, - нетвердым языком говорю я Юре, и мы выпиваем. Мы пьем не за нынешние дни, а за прошлые. Пьём за то время, когда мы были молодыми, счастливыми и любимыми, а не такими, как сейчас.
__________________
Последний раз редактировалось Лалэль, 23.12.2012 в 22:21.
Наутро я вспомнил, что я очень стар. После вчерашней попойки у меня заболело все, что могло еще болеть: руки, ноги, голова, сердце, желудок, печень, желчный пузырь… Теперь я с трудом мог пошевельнуться и ощущал себя старой развалиной. Ужасно жить, когда не ты управляешь телом, а оно управляет тобой.
Я через силу заставил себя встать, пойти в сени, налить себе стакан воды, выпить лекарство. Пока подносил стакан ко рту, чуть не расплескал всю воду.
Говорят, что нужно рожать детей, чтобы было кому подать стакан воды в старости. Вот он, мой стакан воды. Наполовину пустой, никем не поданный.
Когда родилась Галочка, я, молодой папаша, перепугался. Она была такой крошечной – я не знал толком, что с ней делать, и все время боялся сделать что-то не то. Боялся брать на руки и боялся класть в кроватку, боялся кормить из бутылочки и боялся купать. А вот Тома все делала так уверенно, как будто вырастила уже с десяток ребятишек, хотя и у неё Галя была первенцем. Поэтому как-то так постепенно сложилось, что дочерью занималась только она – я в их дела не вмешивался.
Все-таки как по-разному люди воспитывают детей! Я всегда этому поражался. Когда я рос, мне не запрещали практически ничего, и только приглядывали, чтобы со мной чего не случилось. Но с Галочкой было не так – Тома с самого рождения ретиво взялась за её воспитание. Если я в пят лет еще бегал, где хотел, и делал, что душе угодно, то у моей дочурки в этом возрасте день уже был расписан: прогулки, занятия английским, балет, игра на пианино… Тамара очень старалась быть хорошей мамой, и потому она загружала девочку, как могла, считая, что чем раньше она начнет учиться, тем больших успехов достигнет в жизни. Если бы мы знали тогда, чем все закончится…
Я принес дочке на Первое Мая красный шарик. Обыкновенный надувной шар, и он ей очень понравился. Так понравился, что она выпускала его из рук, только когда спала. Вот и в тот вечер, когда они с мамой вышли меня встречать, Галя взяла его с собой.
- Папа, папа! – замахала она мне. Шар вырвался из рук и неторопливо полетел вперед.
- Шарик улетает! - истошно закричала дочка и бросилась его догонять.
- Галя, стой!
Неужели она так увлеклась погоней за шариком, что даже не заметила, как залезла под трамвай? Наверное, это мы были виноваты. Не уследили, не смогли объяснить, что нельзя выходить на трамвайные рельсы, даже если трамвая рядом нет. Она просто не понимала, как это опасно, иначе бы не сделала этого.
Я стоял в двух шагах, я все видел, но не успел ничего сделать. Я только смог поднять её и вытереть с личика кровь.
Ярко-красный шарик неторопливо поднимался все выше и выше, уплывая в голубую даль. Хотел бы я тогда стать этим шариком.
Мне никогда не понять, что чувствовала Тома, когда держала Галочку. Что чувствует мать, обнимая свое мертвое дитя? Хочется ли ей заверещать на весь мир, зарычать по-звериному, как хотелось тогда мне? Или она тихо плачет, понимая, что плачь или не плачь, стони или не стони, ты не оживишь его. Была живая – стала мертвая, и ты ничего не изменишь.
Тамара так и не смогла этого пережить. Мы с ней прожили вместе сорок лет, и она была мне лучшей женой, какую я только мог себе пожелать, но детей у нас больше не было. А три месяца назад не стало и самой Томы. Я остался один – жить, вернее, доживать остаток своей жизни.
Мой срок почти отмерен, я отсчитываю последние свои деньки. Как я жил - хорошо ли, плохо ли, - судить, наверное, уже не мне. Что было, то было. У меня нет обиды, что все вышло так, а не по-другому, я ни на что не злюсь. Только скучно мне как-то, и грустно, и еще – интересно бывает порой: а что там, за краем жизни? Как там? Тома ни разу не пришла, чтобы мне об этом рассказать. Скоро уже я узнаю это точно. Таких, как я, осиротевших, на земле долго не держат – не нужны они ей.
Я добираюсь до спальни, без сил падаю на кровать. Надо мной, на стене, портреты моих любимых – мамы и Томы.
У меня кружится голова, и мне начинает казаться, что они оживают, смотрят на меня, протягивают ко мне свои нежные руки. Я вижу и папу, и маленькую Галочку, и всех, кого я знал, всех, кого пережил. Все они улыбаются мне, зовут меня к себе.
Потерпите, мои дорогие. Скоро мы будем вместе. Скоро, уже ско…
__________________
Последний раз редактировалось Лалэль, 20.12.2010 в 23:34.
Айжель, ну... это просто вау!
Мне всё очень-очень-очень понравилось! Всё так легко читается, я буквально на одном дыхании всё прочитала. Так жизненно, близко и грустно. Но очень здорово.
Айжель, и ты туда же ! Ну сколько можно заставлять меня плакать,а? Ну не железная я...
Очень сильная история. Цепляет за душу. Прям впивается, я бы сказала.
И вспоминания о войне, и смерть ребенка, смерть любимой Томочки, его смерть...
Особенно зацепили описания военного времени. Я за всю свою жизнь не посмотрела ни одного фильма о войне. Не посчитайте меня моральным уродом, но я не могу их смотреть, просто психологически не могу. Это не фильмы ужасов, в которых знаешь, что вот тот монстр за поворотом просто выдумка и не было такого в жизни. Это фильмы, в которых все взаправду. Люди умирали по-настоящему, дети лишались родителей по-настоящему, там все было ПО-НАСТОЯЩЕМУ! И это очень страшно.
Очень понравился этот отрывок:
Цитата:
Мы, старики, все живем прошлым. В молодости мы спрашивали друг у друга: «а ты знаешь?!», и не заметили, как с годами оно превратилось в ностальгическое и унылое: «а ты помнишь…» Нам есть, что вспомнить - и плохое, и хорошее. Голод, грязь, разруху – и радость послевоенных лет. Как преобразились наши полуразрушенные города! Как расцвели женщины – овдовевшие, осиротевшие, голодные, разутые – как они похорошели буквально за пару лет! И дело даже не в одежде – в их глазах словно свет появился.
И надеюсь, что Миша будет счастлив. Он обязан быть счастлив, ведь он вместе с теми, кого так любил и кого потерял, казалось бы безвозвратно...
Mariamma, я рада, что тебе понравилось) Фимка, Летория, спасибо большое. Мне было интересно, как воспримут мою историю. Я ведь всегда, выкладывая сериал, думаю - ну вот, опять какую-то глупость написала, которая никому не понравится)
Дядя Миша
! Ну сколько можно заставлять меня плакать,а? Ну не железная я...
Линейный вид
