Глава 16. О бегстве и убежище.
Предложение Делатре показалось мне весьма странным. Спрятать у себя опальную графиню де Лассанж захочет далеко не каждый. А уж богатый торговец, отправивший сына в университет Монпелье, вовсе не предполагает, что его блудное дитя привезет с собой юную преступницу, за которой охотится сам король.
- Отчего Вы решили, милый Антуан, что предложение это будет приемлемо для Вашего батюшки? – спросила я, с интересом глядя прямо в лицо Делатре. – Как Вы объясните ему, отчего меня нужно прятать? Ведь отец Ваш наверняка человек расчетливый и осторожный, раз добился богатства и достиг высокого положения в своем деле?
- Думаю, я смогу убедить его в Вашей невиновности и в благородстве Вашей цели. А также уверен, что отец, человек рассудительный, придумает, как обернуть все дело с наилучшим исходом для Вас. Кроме того, я знаю, что его советы нередко помогают в самом безнадежном предприятии, и хочу воспользоваться этой способностью. Если он и не сможет укрыть Вас достойным образом, то уж непременно будет знать, кто и как это может сделать. Тем более что Ваши финансы, сударыня, - уж простите за откровенность - будут достойным парламентером! – он слегка поклонился, как бы извиняясь за расчетливый характер своего родителя.
- Что ж, - сказала я. – И в самом деле, деньги могут немало нам помочь. Тогда решено, друзья мои. Только Вы обещайте, дорогой мой Кассиан, что найдете Анри и Алана. И как можно быстрей сообщите нам, что с ними произошло. Я оставлю достаточно денег, чтобы Вы могли более свободно продвигаться в поисках.
На том и порешили. Отчего-то этот четкий план действий прибавил мне сил и разбудил спящую уже надежду. Я уверена была, что Кассиан весь Париж перероет, но узнает, что свершилось с моим возлюбленным. Ну а Тесьер, бывалый воин и достойный муж, не перестанет искать выход из любой ситуации. К тому же странное похищение говорило о том, что убить их все-таки не хотели. Да и не виновны они ни в чем. Это я виновата в смерти Ровиньяка. И я должна спасаться, надеясь на волю божью, на удачу и на верные сердца друзей. Впрочем, и на золото Лангедока тоже.
К вечеру Бастиан принес одежду. Делатре стал весьма привлекательным монахом, один Бог знает отчего принявшим обет. Я же переоделась в бедного юношу. Мне с большим трудом удавалось подражать повадкам мужчин, но зато я оценила все удобство столь простой одежды.
В конце обширного монастырского надела, на склоне, плотно увитом уже засыпающей виноградной лозой, находилась монастырская пристань, освещенная скудным светом фонаря, который держал в руках совершенно спокойный Бастиан. Меня же била нервная дрожь. Делатре сжал мою руку и успокаивающе посмотрел на меня:
- Ничего не бойтесь, милая Люсьена! Я жизнь свою положу, но Вы будете свободны!
Я и ответить ничего не могла, ибо решительно не понимала, как разжать губы, сведенные судорогой. Наконец мы переправились на большой плот, на котором в большом количестве находились бочки с вином. В одну из них, в самой середине, и решено было спрятать меня.
Ветер нетерпеливо трепал сутаны монахов, плот скрипел уныло и жалостно, брызги обдавали мое разгоряченное лицо приятной прохладой. В уключинах беспомощно висели ненужные пока весла. Я всем сердцем старалась крепиться, но, видит Бог, у меня не получалось. Мне казалось, что плот уходит у меня из-под ног, душа замирает, и я едва не лишаюсь чувств! Заботливый Бастиан вложил мне в ладонь крохотную бутылочку:
- Тут специальный состав, прекрасная госпожа. Едва станет плохо, понюхайте! Этот вернет Вам бодрость духа!
Он с жалостью и участием смотрел на меня, как смотрел бы брат на любимую сестру. Перекрестив меня, он вздохнул:
- Да помогут Вам все ангелы-хранители, да поможет Вам Господь наш, ибо видит он Ваши страдания и Вашу храбрость великую!
Я обняла Кассиана, и он вновь пообещал найти Анри и Алана. Я едва не разрыдалась, так жаль мне было терять еще одного друга и защитника! Отвернувшись, я быстро пошла к берегу.
Делатре уверенной рукой отодвинул крышку и помог мне разместиться внутри чрева бочки, где стоял терпкий аромат вина и дерева. Я глянула на него снизу вверх, и над его головой увидела звезды. «Быть может, в последний раз, - подумала я с тоской и отчаяньем.
Антуан, не удержавшись, коснулся моей щеки ласково и ободряюще:
- Я с Вами! Я буду рядом! – прошептал он.
И крышка закрыла от меня небо в звездных жемчужинах.
Сколько времени прошло с тех пор, как мы покинули монастырскую пристань, я не знала. Неудобство моего положения сказывалось все более. Я пыталась не шевелиться и сидеть тихо, что было почти невозможно. Но любое движение лишь усугубляло мою боль. Сознание почти покидало меня, дрожь не утихала, и беспокойство и ожидание съедали мое сердце. Оно бешено колотилось в груди, так, что казалось, его стук отдается громким эхом от стен бочки. Приятный аромат дубовой коры и вина вдруг превратился в нестерпимый и приторный, отчего я едва не лишалась рассудка. Вспомнив неожиданно о волшебном снадобье Бастиана, я с трудом открыла бутылочку и втянула в себя воздух. Запах, резкий и странный, буквально впился в меня. В висках застучало, но потом стало неизмеримо легче. Неожиданно плаванье наше остановилось и мне стали слышны голоса. Очевидно, это и был пост стражи, последний рубеж, отделяющий меня от свободы. Лишь обрывки речи слышала я, ругательства, шаги по упругому бревенчатому плоту. Сердце сжалось в комок. Я буквально задыхалась, и казалось, воздух вот–вот закончится. Я едва сдерживала желание оттолкнуть крышку бочки и выскочить наружу. И я, наверное, сделала бы так, если бы в этот момент что-то не стукнуло прямо в стенку моего убежища.
- Вина бы дали, что ли, - послышался грубый голос, - небось, монастырским богатствам уже и счет потеряли.
- Да не во власти это нашей, не для себя везем вино, а для великого человека, чье имя вам и не знать лучше. Не досчитайся он бочек, всем несдобровать. Берите пошлину да и пустите нас с миром.
Скорее всего, эти пререкания были обычным делом, но мне ясно представилось, как из всех бочек с вином усатый, дикого вида стражник выбирает именно ту, в коей я и нахожусь. Силы покинули меня, и я впала в беспамятство.
Нервная горячка, предрекаемая милейшим Бастианом, все же настигла меня. Путь до Каркассона я помню будто в тумане. Постоялые дворы и дорожные кареты смешались в моем сознании. Но недаром Делатре учился медицине. Всячески облегчая мои страдания, он не отходил от меня ни на минуту, и мы всё же продолжали двигаться вперед. Он уверенно прикладывал мокрые тряпицы к моему разгоряченному лицу, поил травами и настоями, укутывал в теплые одеяла во время дороги. Я ослабла и много спала. Во сне я видела Анри, отца, сестрицу, матушку и брата. Все они осуждали меня за что-то, отец смотрел строго, матушка, как всегда, была недовольна. Лишь Анри был печален и молчалив. Отчего-то виделась и оставленная впопыхах в Париже заплаканная Сессиль, безжизненный Ровиньяк грозил мне окровавленным перстом, а мадемуазель Берти вопила: «Я пожалуюсь господину графу!» Я просыпалась в слезах и видела перед собой лишь заботливое лицо Антуана.
Окончательно я пришла в себя на белоснежных простынях в доме его отца. Огромная спальня была залита светом утреннего солнца, в камине жарко полыхал огонь. Рядом, как всегда, был Антуан.
- Вы справились, госпожа, Вы справились, - сказал он, сжимая мою ладонь. – Вы сильная и смелая и скоро встанете на ноги. И теперь Вы в безопасности.
- А отец, что же Ваш отец? – обеспокоенно спросила я.
- Не думайте пока об этом, отдыхайте. Вы увидите его и обязательно обо всем поговорите. Но потом, позже, когда окрепнете.
Он смотрел на меня с любовью и восхищением. Отчего-то мне пришло в голову, что вид мой достаточно ужасен. Я представляла себя бледной, с впавшими глазами, высохшими и белыми губами.
- Антуан, пришлите мне кого-нибудь. Я думаю, мне надо привести себя в порядок, - тихо попросила я.
Он засмеялся:
- Это прекрасно, Люсьена, это просто прекрасно! Это я Вам как врач говорю. Если девушке хочется взглянуть в зеркало, значит, она выздоравливает. Я пришлю старую Матильду. Она все умеет. И прекрасно справится со всем. Она прислуживала моей матушке когда-то. А Вы, поверьте, и так прекрасны!
Он поцеловал меня в лоб, отчего я даже зажмурилась, и ушел, впервые за много дней и ночей оставив меня.
Симон Делатре уже пару часов сидел в одиночестве, отстраненно наблюдая, как сгорают поленья в огне огромного каменного камина. Был он стар, хитер, поджар и знал многое, что и сделало его уважаемым старшиной в Каркассоне. За глаза его кликали Старым Вороном. Знал это прижимистый торговец. Знал и не обижался. Многое ему пришлось делать в жизни, и то, о чем вспоминал с гордостью, и то, о чем старался вообще забыть. Смутные времена наступили. Смутные и страшные. Судьбы людские рушились, ломались, как прутики на морозе, а он должен был выстоять. На то он и Старый Ворон. Вот оно как все повернулось. Вот какая карта в руки пришла. И разыграть ту карту надо осторожно и умело. А в этом деле торопиться нельзя, иначе сгоришь, как вот эти головешки в камине. Вот как граф де Лассанж сгорел.
Тамплиеры сметены жестокой прихотью королевской воли. А ведь казалось, что Тампль – вечен. И богатство у храмовников, и сила, и власть. Да вот поди же! На площади Каркассона сорок рыцарей сожгли на медленном огне. По сей день ветер пеплом и мясом горелым пахнет. А стоны и крики в ушах звенят страшной адской песнью!
Симон Делатре любил своего сына. Ради него на многое мог пойти. И понадобись – выдаст дочку мятежного Лассанжа. Но палка о двух концах. Лангедокцы не простят. Не любят они короля. Каркассон, Авиньон, Тулуза – все они еще помнят свою свободу. И одно дело катарам уши резать, а другое – дочь наследного лангедокского дворянина королю выдать. Нет, тут думать надо. Ой, думать. Да и страннее странного, что об убийстве того Ровиньяка нет никаких сплетен. Надо бы узнать подробно. Надо гонца слать и у парижских своих знакомцев торговых выведать, что там и к чему, откуда ветер дует. А пока – молчок. Пока и знать никто не должен, что за птица в его доме поселилась.
Матильда оказалась весьма расторопной и аккуратной. Войдя, поворчала слегка, что, мол, давно ее позвать надо было, что, дескать, пусть молодой господин и доктор, но лучше ее никто не умеет за больными да слабыми ходить, да и что за мода пошла нынче, что молодые мужчины без зазрения совести у постели юной госпожи вертятся. Я улыбнулась ее доброму ворчанию. Видно, Матильда была из тех старых слуг, что в доме уже давно, и к ним относятся почти как к родственникам, по-свойски. В ее руках чаша для умывания была невесома, и вода с лепестками роз в кувшине была приятной и теплой. Закончив помогать мне с умыванием, она принялась за мои волосы, давно нуждавшиеся в уходе.
- Ах ты, дитя бедное! – восклицала Матильда. – И где это видно, чтобы благородную даму за сто дорог тащили без приличного гребня! Я вот матушку нашего молодого господина всегда причесывала и украшала! Уж у меня волосок к волоску, уж у меня…
- Матильда, а давно ли госпожа Ваша умерла? – спросила я.
- О, давно то было! Маленькому Антуану едва десятый годик пошел, - отвечала она с чувством. – Уж как он по матери убивался! И кто мог подумать, что дитятя такой нежный и чувствительный! Ведь не дворянских кровей вовсе. Отец, наш хозяин, не знал, как совладать с единственным сыном, и призвал профессора из Монпелье. Тот как-то и помог малому. Ну да он больше беседы с ним говорил. А про что – не ведаю. Только после этого мальчик повеселел. Ну вот, потом отец и сподобил его к тому профессору отправить учиться. Все ж молодому хозяину наука. Но он у нас красавец! Останься здесь, так с соседскими папашами не расплатился бы наш господин. Все девицы к нему так и льнули...
Матильда замолчала, поняв, что сказала не то:
- Ой, простите, госпожа, старая я дура!
-Ничего! – засмеялась я. – Я не скажу никому.
Прошло почти восемь дней, как я находилась в доме Делатре, но хозяина так и не видела. Сие казалось мне странным. Но Антуан говорил, что его батюшка занят, а мне еще рано выходить и вести волнительные разговоры. Я и не выходила. Смотрела из окна на небольшой садик, укрывшийся среди городских стен, слушала россказни Матильды, часто беседовали мы с Антуаном. Я любила вечера у камина, любила слушать его спокойный голос, когда он развлекал меня чтением и беседой. Я была так слаба, что приключения в Париже казались мне сном, небылицей, и трудно было поверить во все трагедии, которые произошли со мной. Казалось, что вот отдохну - и отправлюсь в любимый Лассанж, обниму отца, матушку, брата с сестрицей, расцелую Анри… Но действительность возвращалась, и я не могла об этом думать без мучительного и ноющего чувства боли!
Ах, Анри, где же ты, любовь моя, жив ли, здоров ли, любишь ли меня еще? Почему нет вестей от Кассиана? Неужто исчезли все следы моих дорогих друзей? И кто и как похоронит моего отца, кто позаботится о его вечной душе?
- Люсьена, ты слушаешь? – тихо спросил Антуан. – Я говорю, завтра отец хочет тебя видеть. Ты как, готова?
Симон Делатре ждал долгие семь дней. На восьмой ввалился гонец в запыленном плаще, воняющий конским потом.
- Устал? – спросил Старый Ворон. – Иди на кухню. Разит от тебя. Письмо давай и иди.
Письмо удивило торговца. Ох, как удивило. И воздал он хвалу Господу, что оставил у себя ту птичку, которая к нему залетела. И пошел, бухнулся перед иконой, скрипя сухими коленками, воздав Богу богово. А себе – себе он решил оставить все, что Богу не надобно.
Грехи и подвиги Люсьены де Лассанж
Линейный вид
