Дом пуст и тих, только слышно, как за окном шумит трава, пригибаемая ветром.
Вся Стренджтаунская долина укрыта туманом – густым, как молоко. Кажется, стоит протянуть руку – и можно зачерпнуть целую горсть.
С постели мне видно в окно, что небо начинает выцветать. Чернильно-синий уходит, уступая место бледно-голубому, звезды меркнут, но здесь, в комнате, в углах еще лежат глубокие тени.
Предрассветный час… зыбкое время, когда любой звук кажется громче грозовых раскатов.
Молчаливое время призраков, ангелов смерти, уводящих за собой в новую жизнь, и дурных вестей.
В такт моим мыслям, тишину вспарывает писк телефона.
Голос в трубке сух, официален и немного тревожен.
- Сожалею, - роняет напоследок собеседник.
Через девять лет затерявшийся в ледниках корабль наконец-то найден. Вместе с телами всех членов экипажа, включая капитана. Нет, доставить останки для погребения невозможно.
Слезы душат.
Не думала, что даже через столько лет будет так больно.
На деревянных ногах, спотыкаясь, возвращаюсь в спальню.
На кровати, по самый нос зарывшись в одеяло, сладко спит Адарис, которому ночью опять приснился кошмар. В детской путешествует в стране снов Анна, которая даже никогда не видела отца.
Прошлое обнимает за плечи.
Когда пришла телеграмма, что корабль, на котором служил капитаном Викунд, пропал, я запретила себе плакать.
“У тебя двое детей”, - сказала я сама себе, и повторяла каждый раз, когда хотелось напиться до беспамятства, чтобы ничего не помнить, не знать, не вспоминать и не думать. Гладила живот, бормоча малышке какие-то теплые слова, играла с Адарисом…
Когда родилась Анна, белокурое сероглазое чудо, стало чуть легче справляться с собой – просто-напросто не оставалось ни одной свободной минуты.
Я разрывалась между работой, домом и двумя детьми, спала буквально на ходу, а все время посвящала воспитанию дочери и сына.
Самозабвенно работала, пока дети спали, с головой окунувшись в исследования, что очень способствовало отвлечению от мыслей.
Девять лет под знаменем безумной надежды на то, что он жив, просто где-то очень далеко…
Утро я встретила, безучастно сидя на бортике бассейна и болтая ногами в холодной, как лед воде, иногда всерьез раздумывая, не нырнуть ли.
- Мама! – крик сына заставил очнуться, вскинуть голову, оглядеться.
- Мама, - повторил он, приближаясь. – Все в порядке?
- Просто задумалась.
- Я слышал разговор по телефону, - вздохнул он.
Для одиннадцатилетнего ребенка мой сын на диво взросл и проницателен. Пожалуй, это плохо – повзрослеть так рано.
- Мам, - очень серьезно говорит Адарис. – Папа не хотел бы, чтобы ты так убивалась, забывая обо мне и Анне. Мы хотим есть, уже десять утра. Он в Раю тебя отругает за попустительство.
Сын берет меня за руки, молотит какую-то веселую чепуху, пытаясь отвлечь, и улыбка невольно сама собой наползает на лицо. Ему еще одиннадцать, а он ведет себя уже как настоящий мужчина. В отца…
Комок снова застревает в горле, но я нахожу в себе силы проглотить его.
- Пойдем, - улыбаюсь. – Пожарю вам свои фирменные блинчики.
К тридцати трем годам я научилась готовить. Викунд был бы счастлив.
Как только начались каникулы, я вывезла детей в парк, справедливо рассудив, что нечего им целыми днями напролет сидеть дома. Конечно, у нас был и бассейн, и лужайка, только вот дети предпочитали больше времени проводить за видеоиграми, чем на свежем воздухе. Нельзя сказать, чтобы я их не понимала, однако потакать не собиралась.
Адарис и Анна сразу же оккупировали детскую площадку, я только и успела, что крикнуть напоследок Анне: “Испортишь новый белый костюм – убью!”
Кажется, молодые мамочки, гуляющие тут же с детьми, восприняли мой возглас с крайним неодобрением. Во всяком случае, подружки, сидящие на скамейке, смерили меня недовольными взглядами и тут же начали о чем-то перешептываться. Я козырнула им и ушла, посмеиваясь.
Анна, похихикивая, смотрела на все это безобразие с наблюдательного поста.
Может быть, я и плохая мать, однако мои дети так не считают, и это – главное.
Я выпила кофе, смакуя каждый глоток – в той самой кофейне, где когда-то, целую жизнь назад, вежливо улыбалась знакомым, - и вышла на улицу.
Подошла к реке, откуда вылавливала карасей, башмаки, и выслушивала излияния мужчины с лицом маньяка. Белый мост, как и одиннадцать с половиной лет назад, взлетал над холодными водами, только теперь на нем не было невесты и жениха, счастливых до сумасшествия.
Я сунула руку в карман и достала сверкнувший на солнце золотой ободок. Второй, точно такой же, только размером поменьше, охватывал мой безымянный палец.
Кольцо прислали два дня назад, вместе с выцветшей фотокарточкой и документами. На фото была запечатлена я, с пузом, воркующая с Адарисом.
“Не забывай о нас”, - было начеркано сзади моим размашистым почерком.
Я тряхнула головой, отгоняя мысли, и подавила желание подняться на мост. Ни к чему это.
Прошлое останется в прошлом, незачем снова бередить сердце и воскрешать призраков.
Я пришла сюда не затем, чтобы предаваться воспоминаниям о былом, ярком, но безвозвратно ушедшем счастье.
Просто для того, чтобы раз и навсегда понять – несмотря ни на что, жизнь продолжается.
Мы продолжаемся в наших детях – единственном, что останется после нас.
Ушел Викунд, скоро уйду и я – анализы немилосердны. Лет пять, семь – самое большее.
Я села на траву, не жалея дорогого костюма.
Странно, но после разговора с врачом я стала удивительно спокойна. Пару вечером провела за обдумыванием планов на ближайшие годы. Моим детям нужно обеспечить хотя бы возможность достойного будущего, и я намерена была кинуть на это все оставшиеся силы.
Свеча по имени Кайла Лиэллоу медленно отгорает, это уже не остановить, остается лишь радоваться оставшимся мгновениям жизни. Ценить то, что было и то, что есть, и избавляться, срочно избавляться от теней прошлого.
Я сняла свое кольцо, покачала на ладони два тонких золотых ободка, и легко, не раздумывая больше ни секунды, швырнула их в реку.
Умение вовремя перевернуть страницу – пожалуй, самое полезное в жизни. Жаль только, что дается большой ценой.
Я вздохнула полной грудью.
- Дети! – крикнула, вкладывая в интонацию побольше веселья. – Смотрите, какие интересные птицы!
Шестнадцатилетие Адариса мы отпраздновали скромно – сын не захотел пышного праздника в день своего-почти-совершеннолетия.
Так что я просто испекла торт, на этот раз – действительно вкусный и даже относительно красивый, - и мы устроили маленькое семейное торжество.
Глядя на сияющего сына, рыжего и янтарноглазого, улыбающегося в день своего рождения, я гадала – какой будет его жизнь? Каким вырастет мужчиной, какими будут его собственные дети, которых мне уже не суждено увидеть?
Обнимая Адариса и говоря ему теплые слова, которые и положено говорить матери, я, внезапно, ощутила внутри липкий комок страха. Когда с праздничным ужином было покончено, я тихо удалилась в лабораторию, и впервые за долгие-долгие годы разрыдалась – как ребенок, всхлипывая и подвывая. Действительно было страшно – не за себя, за детей, которым я до сих пор ничего даже не рассказала.
Простит ли сын за эту ложь?
Поймет ли, когда останется один на один со взрослой жизнью на пороге совершеннолетия?
Я не услышала, как Адарис прошел в лабораторию, и вздрогнула, когда на плечо легла не по-детски сильная рука.
- Ну, перестань, - улыбнулся сын. – Я хочу, чтобы ты научила меня всему, что знаешь сама. Пока у нас есть время.
Иногда мне кажется, что у него есть дар телепатии, иначе откуда бы ему еще с детства узнавать все новости до того момента, как я созрею для разговора?
- Д-да… - голос дрогнул, наполнился какими-то старческими нотками. – Научу.
Страх уходил, медленно растворялся, стекал весенней капелью.
Сын стоял, прожигая насквозь взглядом янтарных глаз, и ждал.
Он простил.
Он поймет.
И, определенно, он сможет.
- Времени у нас и правда мало, - я с хрустом размяла руки и натянула видавший виды, заляпанный халат. – Посмотрим, насколько тебе помогут школьные курсы.
Древовидный вид
