Династия Эйберхарт - Страница 15 - Prosims: новости, обзоры, дополнения, файлы, коды, объекты, скины и скриншоты The Sims 3 и The Sims 2

Мэриан · 18.05.2012, 16:40

Пока моя новая глава отдыхает у фотографа, я вспомнила о забытой радости династийца

Мой новый ноутбук обещает не слетать, игра загружена, а впереди каникулы...
Строгой исторической стилизации под Америку шестидесятых тут ждать не стоит - это скорее эксперимент, вариация на тему

Ну а пока...

In der Heimat wohnt ein kleines Mägdelein
Und das heißt: Erika.
Dieses Mädel ist mein treues Schätzelein
Und mein Glück, Erika...

Эрика Рената Эйберхарт была девушкой из хорошей семьи.
Это могло бы звучать как похвала. Или приговор. Или диагноз.
Возможно, ей следовало родиться на пару десятилетий раньше – тогда ее светлые косы, голубые до прозрачности глаза, прямой нос и не по-женски сильные руки пришлись бы как раз к месту и ко времени. Она заслуживала бы благосклонный взгляд учительницы чуть чаще, чем курносые и темноглазые одноклассницы. Ее бы фотографировали для школьных альбомов, может быть, даже ставили бы в пример. Позже ей бы легко устроили «удачный брак» с кем-нибудь таким же белокурым, светлоглазым, «правильным».
В школе ее любимая химия и алгебра неуклонно уступали бы шитью, рукоделию и домоводству – ведь, в самом деле, зачем нагружать хрупкий женский интеллект этими чересчур сложными для него знаниями, когда будущей жене и матери они все равно едва ли пригодятся?
О брюках и академической гребле тоже пришлось бы забыть… нет, все же Эрике повезло, что она родилась именно тогда, когда родилась.
Однако она была девушкой из хорошей семьи – со всеми вытекающими последствиями. С детства Эрика знала, что обязана соответствовать. Ее отец имел ученое звание и читал лекции на кафедре теоретической физики? Значит, она должна была не посрамить громкой фамилии и быть круглой отличницей в гимназии. Ее мать, фрау Гертруда, была прекрасной хозяйкой, вложившей все свои усилия, весь свой пыл и изобретательность в чистый дом, вышитые занавески, глаженые полотенца и горячие обеды из трех блюд? Значит, ее дочь обязана с ранних лет учиться всем этим премудростям, чтобы потом не ударить в грязь лицом. «А как же ты будешь выходить замуж? Как же ты будешь завтрак готовить?» - мягко журила ее мать, когда у Эрики что-то не получалось. Пару раз в голову последней забредала крамольная мысль, что, пожалуй, взрослый человек в состоянии приготовить себе яичницу и сам – если, конечно, он не инвалид и не паралитик. Однако в целом она долго пребывала в уверенности, что мужчины – сущие дети, которые непременно пропадут без заботы таких хороших хозяек, как фрау Гертруда и фройляйн Эрика.
Пожалуй, гораздо больше девочке нравилось общение с отцом, никогда не запиравшем от нее книжные шкафы, не жалевшим времени, чтобы объяснить дочери какой-нибудь заковыристый закон.
Как девочка из хорошей семьи, она молилась перед едой – однако гораздо более важной ей казалась необходимость мыть перед едой руки. Не жалея горячей воды для своих кос, отдавая в стирку блузку, надетую более трех раз, она всячески избегала школьных походов с палатками, часто сказываясь больной – мысль об отсутствии ванны, зубного порошка, о ночлеге в старых спальных мешках внушала ей ужас. Переживая угар первой влюбленности, она не раз отказывалась от поцелуя с красавчиком Рольфом в первую очередь из-за боязливой брезгливости и иллюстраций к статьям о микробах (вторым пунктом в списке были странные разговоры об исторической несправедливости и величии Германии, которые он имел привычку заводить, а уже третьим шло строгое воспитание девушки).
Она с презрением относилась к суевериям, хмыкала в ответ на рассказы об упырях и привидениях, признавала возможность существования инопланетного разума, однако все существующие на этот счет теории считала несостоятельными.
Мало кого удивило, что после окончания школы Эрика решила, во-первых, поступать в заокеанский университет (и не в какой-нибудь, а непременно в самый лучший!), а во-вторых, на медицинский факультет.

За оформление спасибо Lullabe.

Serion · 24.08.2012, 02:03

Прочитала отчет уже достаточно давно, но только сейчас решилась отписаться.
Курт вернулся!

Очень боялась за него и за Мицци... Ну, теперь-то можно за них искренне порадоваться)
Рената, не побоюсь этого слова, отжигает - ничего не жалко для любимых детей) А Генрих с Лизелоттой просто покорили, такие милые и живые) Удачи им в школе и в будущей жизни)

Мэриан · 24.08.2012, 02:07

Нет, Курту таки пора открывать фан-клуб...

Рада новому читателю

Мэриан · 24.08.2012, 15:24

Альпы, Альпы! Сколько дифирамбов им спето сказочными балладами и популярными мюзиклами, сколько трогательных преданий и блистательных симфоний сложилось в их зеленой тиши, сколько трагических историй укрыл сумрак их крутых троп!
В это время года они были особенно хороши. Бурная волна туристов еще не начала захлестывать узкие улочки и белые кирхи, и тысячи городков и деревень, притаившихся в отрогах гор, еще видели свой последний сладкий сон. Знаменитые луга утопали в душистых цветах, разомлев в жаркой летней неге, разливаясь хмельными ароматами. Раздувшиеся, лоснящиеся шмели сыто жужжали над зарослями земляники.
Там, за воздушной дымкой синих гор – в маленькой деревушке, венчанной белым церковным шпилем – в семейном пансионе, где на завтрак готовили умопомрачительные оладьи с пряным сиропом – в просторной комнате на третьем этаже обитала молодая семейная пара. И супруга – хрупкая, статная Мария – могла бы назвать проведенное здесь время «вторым медовым месяцем», если бы у нее был когда-то нормальный первый.
Очарованная Альпами, она теперь всегда просыпалась первой и, накинув халат, выбегала на балкон, с наслаждением глядя на седые вершины и жадно вдыхая дразнящий горный воздух.
Все время, проведенное отчего-то за пределами закрытого номера, чета, забросив подальше путеводители, тратила на долгие прогулки. Щедро раскинувшиеся до горизонта луга, прохладная синева живописных вершин, бесконечные пикники (хозяйка гостиницы очень обижалась – пара так и не почтила вниманием ни одного ее обеда).

Единственной раздражительной помехой – скорее забавной, чем зловредной – казалась дочка владелицы пансиона, работавшая там же горничной. Крупная светловолосая девица с любопытными глазами и блудливой улыбкой бесконечно пылесосила коврик под самой дверью номера с упорством, достойным лучшего применения, и перестилать постельное белье она могла часами.

Кристальные ледяные озера, застывшие в своей прозрачной голубизне, манили искупаться кого угодно, но Мицци, кажется, этому зову успешно сопротивлялась. Она робко касалась глади воды вытянутым носочком, после чего вытягивалась на мягкой траве и прикрывала глаза, глядя на блистающее сквозь веки солнце. Курт в это время упрямо рассекал студеную толщу воды и после каждого круга недоуменно оглядывался на разомлевшую жену. Потемневшая, намокшая прядь золотых волос прилипала ко лбу.
Эта кажущаяся нерушимой идиллия таяла вместе с солнечным светом, разбиваясь, когда угасал закат и сизые вершины Альп начинал заволакивать туман.
Курт страшился засыпать так же, как когда-то в детстве, когда боялся таинственной мглы под кроватью и существ, которых выпускал наружу протяжный скрип шкафа. С тем незначительным различием, что на сей раз душившие его монстры были настоящими.
Он целовал уже полусонную Мицци, торопливо говорил ей что-то, повторяясь, не вслушиваясь в собственные слова, изо всех сил оттягивая тот миг, когда в комнате воцарится лишь оцепенелая тишина. Потому что вслед за тишиной придет пустота. А в пустоту вторгнутся кошмары…
Проснувшись среди ночи, вырвавшись из удушающих объятий железа, огненных клочьев и стылого ночного тумана, вцепившись онемевшими пальцами в несчастную подушку, заменяющую несуществующий штурвал, он, спотыкаясь, брел в полутемную ванную. Ледяная вода отчасти возвращала в тихий и темный реальный мир, и вскоре – позже или раньше - Курт осмеливался поднять глаза и взглянуть в зеркало. Бледное лицо, всклокоченные волосы, синяки под глазами – ничего сверхъестественного. Но в первые безумные минуты, когда в глазах еще не рассеивался липкий и дикий сонный туман, Курту в ослеплении казалось, что он никогда не видел – и не увидит – безмятежного утра, не гулял в Альпах, не встречал Марию – он вечно плыл в дымных облаках над горящей столицей…
«Помнишь Тетское наступление?»…
Оглядываясь на смутную и темную фигуру Мицци, разметавшейся на постели под тонкими простынями, он ощущал себя зараженным чумой, зловещей бомбой, тихо отсчитывающей роковые секунды.
… Она склонялась к нему, и светлые волосы, освобожденные из томной прически, холодной волной заливали его грудь – в том числе и уродливые белесые ожоги.
«Милый, а откуда этот шрам?».
«Пустяки… неудачная операция…».
Смотря что считать удачным, конечно. Все же он остался жив.
«Курт, я так хочу сына… малютку… хотя бы одного…».
… Порой – не только в дымке полусна, но и в ясный полдень – Курту казалось, или же он понимал, что на самом деле вовсе не уехал из Вьетнама.
Он привез Вьетнам с собой.
***
Дома на безмятежную чету обрушилась новость – внезапная и страшная, как удар меча, как и все подобные новости.
Беда не нагрянула с громом и молниями – она пришла в томный и ленивый летний полдень, когда Салли с наслаждением нырнул в прохладный пруд, довольно вспомнив былую сноровку. В саду, несмотря на погожий денек, он был один – Рената с мужем и детьми отправилась в город, а Матильда сегодня вела свои еженедельные танцклассы для начинающих.
Некому было прийти на помощь, когда в холодной воде, еще недавно казавшейся такой приятной, его свела внезапная судорога. Нога не слушалась, и животный ужас затапливал мысли, а темная толща воды злорадно смыкалась над головой, и обезумевшему от страха Салли казалось, что это опускается над ним тяжелая могильная плита…
Все необходимые процедуры – томительные формальности, организация погребения – прошли быстро, без мучительных проволочек, без тягостного ожидания. В день похорон, перебивая надгробные речи, громко и нахально пели птицы. Цветы на кладбище пахли одуряюще сладко, окутывая присутствующих своим млеющим, безмятежным ароматом. Прямая, степенно-грациозная Матильда казалась еще прозрачней, чем раньше…

Мягкий и спокойный, с забавными пухлыми щеками и «девчачьим» именем, за всю жизнь он не повысил ни на кого голоса. Получивший вожделенную степень, довольно посредственный врач, но щедрый филантроп, Салли обильно жертвовал на открытие в захолустном пригороде новой детской клиники и ревностно следил за тем, чтобы деньги потом отправились по нужному адресу. Он вечно пребывал в мягкой тени блестящей славы Матильды, и мало кто верил в супружеское счастье при таком раскладе. Однако теперь на вдову было страшно взглянуть – всегда ласковая и сияющая, теперь она выглядела, как резко и точно высеченное каменное изваяние…
***
Никто не знал, что именно подвигло Мицци коротко подстричься, но факт оставался фактом – она безжалостно обрезала свои взлелеянные томные косы, оставшись с короткими воздушными кудрями. Она избежала жестоких недомоганий, но легкая дурнота не покидала Мицци, окутывая ее болезненным туманом, навевая мучительную сонливость.

Она стала чувствительней и сентиментальней, чем прежде, не уставала повторять Курту о том, как мечтает, чтобы сын (она отчего-то не сомневалась, что это будет сын) был похож на него и без конца листала сборники имен, мучаясь и выбирая. Вопреки стереотипам, к соленым огурцам Мария осталась равнодушна, зато с особенной страстью налегала на сладкое – даже на заварные крема, которые раньше недолюбливала за жирность.

Генрих тем временем настороженно освоился в частной школе святого Триниана, успокоившись в прямых и понятных тенетах строгих правил. Заметив, что одноклассники по-прежнему не стремятся принимать его в сияющий круг веселых компаний, он с каким-то облегчением нырнул с головой в учебу. Отныне каждый день был расписан железно и четко, и вершина за вершиной – высший балл за эссе, похвала учителя, попавшая на выставку работа – были взяты им медленно и упрямо.
Мир, обесцветившись до белых страниц и черной типографской краски, стал проще, хоть и монотоннее. После школы Хайни часто засыпал на домашней софе, забыв снять очки и свесив беспомощную, мягкую руку.

Лизелотта бы сильно удивилась, скажи ей кто, что она похожа на брата. Она лишь досадливо морщилась при виде стаек хихикающих девчонок, считая их всех легкомысленными дурочками, что разражаются бессмысленным смехом в ответ на любую ее реплику. Резковатая, унаследовавшая от матери некоторую категоричность в суждениях, она больше всего любила уединение и облегченно вздыхала, когда ей разрешали лечь спать самостоятельно. Дом тогда засыпал, погружаясь в гулкий, успокаивающий сумрак, а Лизелотта могла хоть до утра кружиться по гладкому паркету библиотеки, шепотом ведя споры с незримыми противниками или беседы с книжными подругами, одетыми в кринолины или ковбойские брюки. Всегда находясь в задумчивом отчуждении, словно прислушиваясь к какой-то собственной волне, Лизелотта не желала говорить никому о своих тайнах. Она не желала бы впускать в уютный, прохладный полумрак своей счастливой жизни стук чужих каблуков, грохот сапог и звонкий смех. И, в конце концов, Лизелотта не была бы полностью счастлива, не будь у нее настоящей тайны…
***
Кошке Хельге, взамен подаренного знакомым Харольда, взяли ей друга с говорящим именем Пупсик – ленивого, дружелюбного кота, облюбовавшего шелковые подушки и не торопившегося слезать с них, чтобы заверить в своей искренней страсти Хельгу. Кошка, однако, восприняла его как соперника, и, уже успев обрадоваться безраздельному владению двумя кормушками, издала боевой клич и кинулась в драку. Разнежившийся кот-сибарит осоловел от такого напора и вскоре уже лежал едва ли не связанным у лап довольно ухмыляющейся победительницы, опровергшей также то утверждение, что кошки ухмыляться не умеют…

Каким-то образом она при этом ухитрилась снискать восхищение и сочувствие детей. Теперь в те редкие дни, когда к Лизелотте заходили одноклассницы, никогда не оставлявшие без внимания громоздкое караоке, Хельга была удостоена почетного места в кордебалете и хоре одновременно.

Мария разрешилась от бремени несколько раньше срока. Мальчику она дала явно подготовленное далеко заранее, чинное имя Рейнхард.
Она бесконечно умилялась малютке, любила повторять, какой он теплый и как она любит его к себе прижимать, но быстро выматывалась после нескольких часов наедине с ним. Удивительно белокожий, обладатель выцветших голубых глаз и быстро пробивающихся белесо-светлых волос, Рейнхард был невероятно похож на родителей. Впрочем, Мицци при этом утверждала, что сын – вылитый Курт, как она и надеялась, а Курт предпочитал считать, что у ребенка нос и уши Марии.

Lazy_Lin · 26.08.2012, 15:34

Мэриан, очень-очень рада, что у Курта и Мицци все так сложилось! Она явно заслужили счастье

Особенно маленькое солнышко в виде Рейна. Надеюсь, что воспоминания о Вьетнаме со временем поблекнут в памяти Курта (и надеюсь, что раньше старческого маразма), хотя и сейчас он вполне себе влился в домашнюю жизнь

Печально за Салли. Хотя нет, не так. Жаль Матильду. А Салли, и правда, прошел как-то мимо. А может это у меня память дырявая

Несчастный Пупсик. Даже милая Лиззи жалеет не его, а восхищается кошкой-доминантой.
Что-то мне подсказывает, что в институте за Генриха преподаватели глотки друг-другу рвать будут. Такой умный мальчик, как же без желания забрать его себе

Мэриан · 27.08.2012, 21:17

Да, Пупсика мне и самой жаль

Что ж он так, попал в такой кипиш... ))
Генрих у меня вызывает иррациональное желание погладить по головке и напоить чаем ))

Serion · 28.08.2012, 03:19

Ах, эти Альпы... Читаешь - и словно сам туда переносишься, на эти луга и горы...

И тут же - этот контрас между реальным миром и Вьетнамом внутри Курта... Завораживает и немного пугает. Надеюсь, Курт сможет с этим справиться... А Мицци и маленький Рейнхард помогут

Салли прошел очень незаметно, действительно в тени Матильды. Но все равно - жаль и его самого, и Матильду...
Генриха и Лиззи тихонько люблю и обожаю

А Хельга - серьезная мадам, сразу построила Пупсика

liza_fox · 28.08.2012, 23:57

атмосфера в конце 5 записи напомнила о ветеранах тех давних лет. создается ощущение беспросветной темноты и загнанности. чем больше вдумываешься - тем глубже проваливаешься. фразы, как заколачивание гвоздей.
спонтанное (для Курта) освобождение и возвращение домой! замечательный упор на визуальные образы (декорации) происходящего - перед глазами встает вся обстановка. страшно увидеть обязательную черту профессии - упразднение эмоциональной плоскости.
последуют ли занимательные игры разума и ретроспективные короткие вставки о злоключениях?
далее сцены органично наполнены живыми красками настоящей жизни. история рассказывается размеренно и неспешно. вроде ничего особенного и не происходит, но не оторваться. очень затягивает и тащит прямо, строчка за строчкой.
Малышка Лизелотта прелестна

Мэриан · 29.08.2012, 15:27

Рейнхард рос быстро и бодро под неусыпным радостным взглядом родителей. Бледный херувимчик, он скоро снискал не только восхищение родственников, но и симпатию всех гостей, которым посчастливилось заглянуть на огонек.
«Ходить он пока не умеет», - твердила Мария, любовно гладя его по пробивающимся светлым волосам – «Но ползает – ползает гениально!».

О, как Рейнхард (родители уже называли его Райни - созвучно с ласковым прозванием Генриха) быстро читал! С каким умильным аппетитом поедал кремовый торт в честь дня рождения! Как уверенно рассказывал стишки на табуретке, сияя и лучась под восхищенными взглядами родных и гостей! Рядом с кузенами он выглядел, как бледный эльф из северных стран. Проявляя довольно скромный интерес к любовно сделанным отцом моделям самолетиков, Рейнхард внезапно увлекся игрой на скрипке к вящему восторгу окружающих. Одетый в новенький костюмчик, он неумело, но старательно пиликал на тонко вырезанном инструменте. Погружаясь в собственную игру, Рейнхард сперва сам едва не плакал, слушая печальные, надрывные звуки, сбегающие ручейком с хрупких серебристых струн, однако быстро понял, что не стоит позволять эфемерной печали овладевать собой. Пусть она лучше окутывает других…

Смерть пришла за Матильдой в один из хрустких, мерзлых, хрустальных дней декабря. Она вошла, не постучавшись, не заставив никого из домашних вскинуть голову или заподозрить неладное, и с прохладной улыбкой взглянула на светящиеся колбы и засушенные горькие травы – суетливые и тщетные человеческие средства, чтобы отсрочить ее приход. И Матильда подала ей руку, точно доброй старой гостье.
Ее хоронили в один из стылых, туманных, промозглых дней января.

В доме воцарилась мрачная тишина. Больше не светились по ночам окна спальни на верхнем этаже, не манили тонким запахом полыни таинственные старинные книги. Разве что неувядающие белые цветы, по-прежнему пышущие свежестью в хрупких прозрачных вазах, еще тлели сладостным ароматом.

Ее смерть была тем большей неожиданностью для семьи, что в последние годы Матильда вовсе не угасала. Напротив – она, кажется, начала понемногу оправляться от вдовства, возилась с внуками, увлеклась какими-то дорогостоящими механическими поделками…

Приснопамятную комнату на втором этаже – ее бывший «рабочий кабинет», более напоминавший пещеру друида – было решено спешно переделать в детскую спальню. Светлый паркет, ажурные кровати, ясные светильники и спокойные обои, как последние комья земли, застучавшей об крышку гроба, окончательно похоронили свечение таинственных снадобий и вековую книжную пыль.

Похороны внучатой племянницы – кажется, это уже стало традицией – почтила своим вниманием Маргарита. На сей раз она попросту вышла из машины Хайдена одним сумрачным, снежным вечером. На ней был дорожный брючный костюм, а тонкими пальцами она вызывающе сжимала лаковый курительный мундштук.

- Когда-нибудь это может убить вас. – очень серьезно предупредил ее Генрих, поправив круглые очки.
Маргарита ответила ему немым красноречивым взглядом.
Она сердечно поприветствовала Ренату, шутливо напомнив той о ее первом и последнем бале. Женщина немного потупилась, с грустью вспомнив тот далекий вечер и поняв, что давнишняя наставница выглядит моложе и прелестней ее самой.
«Я так располнела после вторых родов… и волосы у меня выгорают слишком сильно…».
Искусство пестрит примерами историй о гадких утятах, что, вырастая, становятся прекрасными грациозными лебедями. Однако оно неизменно боязливо обходит стороной гадких утят, превращающихся со временем в гадких уток.
Таким несчастливым исключением и стал Генрих. Невысокий, близорукий и, в отличие от импозантного отца, сутулый, он мог похвастаться разве что неизменно тщательной и аккуратной манерой одеваться.

Лизелотте повезло больше – она вытянулась, превратившись в немного долговязую, но в целом довольно миловидную барышню. В ее облике земное, основательное было причудливо соединено с возвышенным. В густые, жесткие каштановые кудри вплелась тонкая нитка жемчуга. Тонкие, словно угольком вычерченные низкие брови венчали глубокие темные глаза. На мягких, ярких губах то и дело застывала мечтательная улыбка.

Рейнхард быстро выбился в школьный оркестр, скоро заслужив восхищение и умиление не только преподавателей, но и некой благотворительницы – экзальтированной дамы с томной черной бархоткой на шее. Его охотно пускали на школьную сцену первым номером. Он быстро – удивительно быстро для ребенка, росшего среди теплой трепетной заботы – понял, что дело здесь не только и не столько в его музыкальных талантах, сколько в том, что немногочисленной – пока еще! – публике будет много приятней смотреть на него, бледного херувима в отглаженном костюмчике, чем… чем, как примеру, на такого, как Генрих.

Сам Хайни заполнял одинокие вечера игрой в шахматы, теша свое самолюбие тем, что выигрывал партию за партией у рассеянной Марии.

Порой ему казалось, что окружающие издеваются, прося его быть ласковее и снисходительнее к младшему кузену. Райни и Хайни – как в дешевом водевиле начала века!
***
Рената с супругом вздохнули с тихим облегчением, когда дети, наконец, пошли в старшую школу. С этого счастливого дня чета, отвергая традиционный семейный отдых на море, то и дело укатывали в дальние экспедиции, прихватив с собой то промышленный запас крепкого, как бронежилет, средства защиты от солнца, то комплект альпинистского снаряжения.
Романы и повести Ренаты, написанные ярким, живым, ироничным до язвительности языком расходились влет, как горячие пирожки.

А за семейным ужином, всегда долгим и неуклюжим зимой, когда за окном царит тяжелая мгла, она – субтильная и худощавая, моложавая и светлоглазая, в клетчатой рубашке, сидящей на ней узко и стройно, как тугая перчатка – рассказывала о своих путешествиях. Хайден – все еще бодрый, несмотря на измявшие лицо морщины, не расставшийся с блеском в темных глазах – при этом неизменно поправлял жену, то и дело входящую в раж, а также следил за тем, чтобы бокалы окружающих не пали жертвой ее бурной жестикуляции. Она тем временем рассказывала о сырых, туманных горных вершинах, о спаленных солнцем, разодранных войнами далеких странах, об увитых влажным плющом храмах забытых кровожадных богов…

Молодой Пупсик и поседевшая, но все еще полная сил Хельга по-прежнему на дух не переносили друг друга, демонстративно отворачиваясь, стоило им столкнуться у одной кормушки, однако неизменно сплачивались перед лицом общего врага, на время подписывая пакт о ненападении и вдвоем нахально и упоенно раздирая хозяйскую кровать.

Хайни тем временем проводил вечера в тихих, но яростных спорах с собственным отражением, отчего-то упорно выдвигающим совершенно несостоятельные гипотезы. Лизелотта и Рейнхард с интересом ждали развития событий, предполагая, когда же диспут дойдет до точки кипения и перейдет в драку – правда, оба, не сговариваясь, соглашались, что призрачный двойник его, скорее всего, переборет…

Курт отказывался и от выступлений «на правах героя» перед недостаточно идеологически подкованными старшеклассниками, и от рассказов для пылающих любопытством гостей, заскучавших в сытом маленьком мире, и от издания каких-либо мемуаров. Он не хотел оборачивать сухой, пылающий ад, запертый в его сердце, в глянцевую бумагу, перевязывать его ленточками и вручать с поклоном другим. Зато он полюбил яблоневый сад, разбитый на заднем дворе неподалеку от дремотного синего пруда. Прохладная зелень, кисловатые белые плоды, утешительная тень, в которой мог прятаться от летнего зноя Рейнхард, удивительно похожий на Марию…
Главное было – не задремать.

Генрих не ладил с людьми, сдавленно втягивал шею, проходя мимо больших компаний, кутая островатые плечи в форменный пиджак. Картина громадного блестящего кампуса, похожего на волнующееся, беспокойное море, пугала его, и потому тихий, но серьезный Технологический университет Оклахомы (или попросту Техуниверситет) подходил ему куда больше славящихся своими громкими именами заведений. Практически закрытый анклав, с развитым и по-своему красивым студенческим городком, однако, удаленным ото всех больших дорог, Техуниверситет заранее страшил не слишком прилежных старшеклассников высокими баллами, требующимися для поступления. Конечно, побаивались и вошедшего в легенду уникального микроклимата, жаркого, сухого, близкого к пустынному. Популярны в народе были страшилки о тонких ядовитых змеях, шныряющих в тех выжженных землях. Но Генриха не пугали змеи – его пугали люди…
Рейнхард, тихий, милый и внимательный, рос не по дням, а по часам, жадно впитывая, как губка, все неосторожно оброненные окружающими слова или случайные, но чрезвычайно важные рассуждения. И, чем старше он становился, тем уверенней зрела в нем твердая мысль, что, несмотря на блестящие ордена и красивую форму, повторить путь своего отца он бы точно не хотел. Райни приводила в ужас и трепет та почти магическая легкость, с какой сильные мира сего бросали под свинец, огонь и железо тысячи таких, как его отец.
Он не хотел быть человеком, что героически погибает в пылающей гуще схватки – он хотел быть тем, кто решает, быть схватке или не быть.
В замкнутом котле Техуниверситета, как в некой тайной лаборатории, варились и кристаллизировались те, о ком в будущем скажут «далеко пошел». И, в отличие от сходных сообществ чванного Гарварда или Йеля, туда можно было пробиться, даже если ты пишешь личные послания не на гербовой бумаге…

Лизелотта любила темноту. Тихий, блаженный полумрак, высвеченный белым огоньком свечи, позволяющий ей остаться в упоительном одиночестве, кружиться под ведомую лишь ей музыку и говорить с тенями. Живые люди из плоти и крови порой казались ей лишь раскрашенными муляжами, нелепыми в ее любимом призрачном мире. Прожив в этом доме много лет, не раз оставаясь одна, она точно знала, что одинокая свеча в окне привлекает не только мотыльков…
Впервые это случилось, когда ей было одиннадцать. Она, не в состоянии уснуть, бродила по второму этажу, в волнении прислушиваясь, как скрипят старые паркетные доски под ее ногами. Тогда, приоткрыв дверь в пустующую спальню для гостей, Лизелотта заметила высокую, темнеющую на фоне лунного окна фигуру строгого старика с жесткой выправкой. Его лицо, узкое и изрезанное морщинами, хранило следы былой юношеской красоты, а светлые глаза смотрели куда-то в сторону. Лизелотта застыла на месте, открыв рот, вцепившись скользящими пальцами в латунную ручку двери.
- К-кто…

На ум пришел отчего-то портрет, висящий в золоченой раме над диваном в гостиной. Нет, это же не может быть…
- Прадедушка Готфрид?
Призрак повернулся к ней полностью, и, щуря глаза, качая головой, точно стараясь поймать за хвост ускользающее воспоминание – следы рассудка – спросил:
- Малышка Рената?
- Нет-нет, - замотала головой Лизелотта – Я не мама, то есть… то есть я ее дочь, и…
Логичней всего, конечно же, было бы броситься со всех ног в свою спальню и замотаться в душное одеяло, дрожа, пока не наступит успокаивающий, прозрачный рассвет. Но ноги Лизелотты словно приросли к полу, весь мир будто сжался до размеров темной комнаты.
Готфрид (впрочем, был ли это уже Готфрид?) протянул девочке суховатую, жилистую руку, снисходительно пожав мягкую ладонь правнучки.
- Я тебя не обижу. – размеренно, с какой-то старательной твердостью проговорил он – Расскажи мне что-нибудь…

С тех пор Лизелотта, ведомая унаследованным от матери любопытством и эйфорическим осознанием собственной тайны и всезнания, приходила сюда чуть ли не каждую ночь. Она уже не путалась в подоле махрового розового халатика, открывающего теперь ломкие, как спички, стройные ноги. Она полюбила оставаться дома одна, ночуя в отдельной комнате, однако никогда не устраивала «пижамных вечеринок» и не звала друзей на танцы – вместе этого она зажигала свечи и кружилась в успокаивающем полумраке, ожидая прихода… кого?
Они появлялись довольно быстро – особенно глухими, мертвыми зимними ночами - привыкнув к ней. Салли порой касался запястья Лизелотты своей рукой – ледяной, закостеневшей, влажной – и девушка чувствовала, как по коже катятся почти материальные капли. Ласковая и веселая Фрида рассказывала забавные истории из своей жизни – о, как двусмысленно это звучало теперь! – а спокойный Готфрид по большей части молчал, глядя в черный провал окна.

С годами Лизелотта перестала воспринимать эту «связь поколений», как нечто само собой разумеющееся. Встречи перестали быть просто привычкой – безмятежной или волнующей – и начали все чаще, все больнее жалить ее неудобными вопросами. Возможно ли это? Игра ли это воображения, правда, или, чем черт не шутит, болезнь? Способны ли все видеть призраков или это некий уникальный дар? Ко многим ли людям они являются? И, самое главное, что ей с этим делать?!
Лизелотта до последнего не была уверена, куда именно и на какую специальность ей поступать. Ответ пришел внезапно, когда она прочитала в какой-то случайной брошюрке о новом, свежем на грани скандальности факультете парапсихологии, что вслед за Стэнфордом и Дьюком открылся в Техуниверситете. Говорят, там лучшие в округе научные кафедры и исследовательские лаборатории, но… можно ли с полной уверенностью назвать это наукой? Какое у нее будущее? Чем она, Лизелотта, сможет после этого заниматься? Не станет ли она очередным посмешищем, то и дело мелькающим на страницах «желтых» газет?
… Студенческий городок Техуниверситета, как и любое закрытое сообщество, был излюбленной темой для поклонников таинственных историй и удивительных вымыслов. Одни говорили о страшных экспериментах в подземных лабораториях, другие – о кругах на полях, третьи сообщали, многозначительно понизив голос: «А вы знаете, что декан кафедры древних языков раньше работал в «Аненербе»? Конечно, имя он сменил, но людей-то не обманешь…».
И Лизелотта чувствовала, волнуясь и прижимая к груди плотную папку с документами, что скорее найдет ответы на свои вопросы там, чем среди гладких стен веселого колледжа.
---------------
Техническое:

Innominato · 31.08.2012, 15:18

Мэриан, добралась я наконец.
Эйберхарты - настолько полные, подробные и законченные, что после каждого отчета, не смотря на восторг от прочитанного, совершенно заканчиваются слова. Не помню еще династии, которую было бы так тяжело комментировать.

Во-первых, мне безумно нравится новое оформление. Легкое, нежно-пастельное и с привкусом старинных страниц. Будто бы кусочек толстого фолианта в кожаной обложке и с полустертым витиеватым тиснением: "Сага об Эйберхартах".

Во-вторых, я абсолютно влюблена в линию Марии и Курта. Они словно бы олицетворение Настоящей Женщины - нежной, мягкой, ласковой, терпеливой, но сильной и верной - и Настоящего Мужчины - воина, добытчика, защитника, твердого в своих решениях и убеждениях, но спокойного и любящего. Их любовь из нежного бутона превратившаяся в королевскую розу очень украсила повествование, а малыш Рейнхард, как воплощение всех мечтаний и настоящий дар, награда за все испытания, которые эти двое сумели преодолеть.

В-третьих, потрясающая Рената и ее неуемное любопытство. Странное сочетание порывистой натуры и холодного разума (видимо, наследство волшебной Матильды) смотрятся в ней единым целым и придают особенный шарм. И выбор мужа, не совсем обычный, ведь Хайден порядком старше нее, тоже очень интересен. Они тоже интересная пара, но совсем другая, не столь явно пронизанная страстью, как Мицци и Курт.
И дети их, такие контрастные и внешне, и внутренне. Разумный, даже слегка чопорный, странноватый Генрих, оттеняет дружелюбную, хотя и предпочитающую одиночество Лизелотту, с ее мистическими потусторонними гостями и громкими школьными подружками.

В-четвертых, поразила смерть Матильды. Очень проникновенно вышло, нравится вот это:

Цитата:

Сообщение от Мэриан

Смерть пришла за Матильдой в один из хрустких, мерзлых, хрустальных дней декабря. Она вошла, не постучавшись, не заставив никого из домашних вскинуть голову или заподозрить неладное, и с прохладной улыбкой взглянула на светящиеся колбы и засушенные горькие травы – суетливые и тщетные человеческие средства, чтобы отсрочить ее приход. И Матильда подала ей руку, точно доброй старой гостье.
Ее хоронили в один из стылых, туманных, промозглых дней января.

Осталась светлая грусть, как всегда бывает, когда уходят люди, прожившие долгую и насыщенную жизнь. Но, в то же время, Матильда запомнилась, тогда как ее муж действительно будто бы прошел мимо.
Кажется, я вспомнила кто такой Салли далеко не сразу.

В-пятых, очень жду продолжения!)

P.S. Забыла про Маргариту!
Вечно-молодая, прекрасная, но раз за разом вынужденная хоронить близких, которые вроде бы прожили долгую счастливую жизнь, но для нее, посланницы ночи, пролетевшую одним мигом. Печальная судьба, на самом деле.
Но, в этом тоже есть свое очарование.

Мэриан · 31.08.2012, 18:41

Ох, спасибо за такую рецензию

Мой внутренний манул поглажен и мурчит

Ну, за оформление следует благодарить Lullabe, я только скопировала код

Но мне оно тоже нравится.
С Гретхен вообще такая мистика - она действительно упорно приезжает как "товарищ по работе" с кем-то из членов семьи вскоре после смерти того или иного... )) Чувствует, не иначе

Ну, а такой сюжетный поворот грех не поймать )
Хм, к работе над продолжением приступлю уже сегодня ) Пробовала немного отвлечься от симовского зеленого пригорода и поиграть в "День Победы 3", но потом поняла, что военные стратегии - это совершенно не мое

Так что, универ ждет нас... )