- Йозеф, что это за херня?
Если рассуждать об удачности этого дня, то он скорее неудачный – и не просто, а неудачный настолько, насколько это вообще возможно.
Йозеф смотрит прямо и спокойно – его манера держать лицо в любой ситуации начинает меня раздражать.
- Это парик, Розмари.
- Это я вижу, спасибо.
Это действительно парик, с длинными мягкими волосами, явно дорогой – и очень красивый. Даже мои волосы не были такими раньше.
- Тебе мало, что ты решил запихнуть меня в платье? Действительно кажется недостаточным?
Йозеф молчит. Молча заваривает чай и не говорит ни слова, и я чувствую себя очень глупо. Стою посередине кухни и тереблю волосы, пряди мягко скользят сквозь пальцы и волоски цепляются за сухую кожу.
- Да, Розмари, я так считаю.
Он ставит чашки на стол и кивком указывает на стул.
- Тебе нужно принять это как данность, - говорит, когда я сажусь. – Так будет проще. В конце концов, - следит за тем, как я откладываю парик, - это всего лишь волосы.
- Мне не нравится это.
Хочется сказать, что ты мне тоже не нравишься, но молчу.
- Что поделать, - он пожимает плечами и кривит губы.
- Это правда становится похожим на маскарад, самый настоящий. Не понимаю, для чего это нужно. Они нам и без этого поверят, или, в любом случае, сделают вид, что поверили.
Йозеф меня слушает и сухо кивает.
Все это время, с тех пор, как я узнала о своей беременности, мне казалось, что эта тяжесть на душе рано или поздно притупится, станет менее заметной, если совсем не исчезнет. А сейчас все происходит с точностью наоборот; эта обыденность – горячий чай по утрам, спокойное лицо Йозефа и его терпение – все это выглядит как игра. И если так, то мы будем играть свои роли действительно хорошо.
Мы будем просыпаться в одной постели вместе, собираться вместе на работу, и возможно он даже будет целовать меня в лоб перед уходом, наверняка у нас будут общие дети. Мы будем хороши в своих ролях, пожалуй, настолько, что рано или поздно сами в них поверим; то, что с маскарада начинается им и закончится.
- Все будет хорошо, Розмари, - интересно, а он давно поглаживает меня по ладони? – тебе придется верить мне на слово.
Йозеф не убирает руку даже когда замечает мой взгляд. У него хорошо получается делать вид, что так и должно быть – лучше, чем у меня.
Так и надо.
- Я надену его.
Я никогда не была религиозной. Нет, конечно, я знала всех богов по именам, читала Саннинг* и прилежно писала эссе на уроках мифологии о том, как важно знать то, с чего началась осознанная жизнь человечества. На моем столе тогда даже стояла фигурка моих покровителей близнецов Шторманде* – но я никогда не обращалась к ним. Если бы я жила в Сване, меня бы засмеяли за то, что я не знаю, чем отличаются друг от друга Рёкия* и Эльскёр*, кому из них подносить белые, а кому красные цветы.
Я не была и в Халигплацах* – видела их только на картинках в газете, и не испытывала каких-то особенных теплых чувств по этому поводу. Моя вера оставалась на том уровне, когда веришь, потому что не можешь не верить, но в кого ты веришь и почему – сам до конца не очень понимаешь.
Во многом это связано с тем, что я жила в совсем не религиозном Рагнгерде, где не было ни Халигплацов, ни божественных статуй, а до ближайших добираться было слишком долго, чтобы тратить на это время.
Свадьбу в Халигплаце предложил Йозеф: он хотел соблюсти традиции своей семьи. Это стало моим первым открытием о его личной жизни: мы никогда не обсуждали с ним прошлое, и то, что было до войны – потому что это было до войны, и оставалось за той гранью, за которую переходить не хотелось, равно как и вспоминать ту, другую жизнь до нее. Конечно, у Йозефа было прошлое – не мог ведь он прийти из ниоткуда, - но у меня сложилось впечатление, что для него эта тема еще более болезненная, чем для меня.
- Никогда бы не подумала, что ты религиозен.
Он только криво улыбается. Да, конечно, ведь веру обсуждать не принято.
- На архипелаге все религиозные.
- Насколько?
- На Хогере больше пятнадцати Халигплацев.
- Ты был в каком-нибудь из них?
Конечно, был. Не мог не быть, это же Йозеф.
- Во всех.
Мы молчим. Мне хочется спросить его о чем-нибудь еще, и я поджимаю губы. Любой вопрос в голове звучит странно и неуместно.
- Я никогда их не видела, - говорю, чтобы просто сказать что-то.
Йозеф кивает, как всегда – понимающе.
- Неудивительно. В провинциях их не строят.
- Должно быть, боги обходили нас стороной.
- Боги тут не причем. А вот правительство - вероятно, - он усмехается.
- Что ты имеешь в виду?
Йозеф выдыхает, и смотрит на меня как обычно смотрят на детей, которым нужно все объяснять.
- Розмари, - он делает паузу, - если они будут строить Халигплацы в провинциях, они разорятся. Это в Сване огромный раскидистый дуб – роскошь, а сколько таких в Рагнгерде?
Предание о явлении богов людям. Самое начало Саннинга – ну конечно. Боги являют свою божественную силу раскидистым дубом, и там, где он вырастет – обязательно нужно построить Халигплац.
- Ты не ортодокс?
- Среди асков* нет ортодоксов, Розмари, - Йозеф смотрит на меня, - люди не идиоты. Никто с нашим уровнем прогресса не станет верить в божественный дуб, - он тихо смеется.
- Тем не менее, ты хочешь устроить свадьбу в Халигплаце.
Мне кажется, что Йозеф удивляется – во всяком случае, в какой-то момент он выглядит удивленным и смотрит очень внимательно.
- В Халигплацах красиво. Тебе должно понравиться.
- Ты был в них за пределами Хогера?
- Во всех на архипелаге, включая богами забытый Литен, - мне хочется спросить еще, но он продолжает и без моего вопроса, - во всех в Сване, Фогеле. Видел изнутри, как строили Халигплац в Корпгерде еще до войны, - делает паузу. – Его потом разворотило снарядом просов.
Просы. Так провсперианцев называют только военные.
- Ты был на войне?
Это первый раз, когда я решаюсь спросить его об этом. Конечно, все мы были там – кто-то в большей, кто-то в меньшей степени.
- И да, и нет. – Йозеф смотрит на меня прямо и ничего в его лице не меняется. Он произносит это так, что очевидным становится: продолжать он не собирается. И да, и нет – поджимаю губы и усмехаюсь. Неужели есть, что скрывать?
Нам всем есть. И я его понимаю.
- Удивительно, знаешь. – Я рассматриваю мысы ботинок, - я была в Копгерде на развалинах, где-то под конец войны.
Я жду какой-то реакции: но Йозеф просто смотрит на меня.
- Там был лагерь просов, я тогда потеряла почти всех ребят из отряда. Их всех убили – и один пропал. Подозреваю, что он тоже умер. Но если бы не он, то тогда погибли бы все.
Йозеф кивает, и отводит взгляд в сторону.
- Так странно, - усмехаюсь под нос. – Наше спасение было случайным. Я нашла в гравии фигурку близнецов Шторманде, я узнала их, потому что у меня стояла такая дома. А когда я принесла ее, чтобы показать ребятам – один из них долго разглядывал ее, и разбил, - никто не понял, почему, а внутри оказалась карта. Откуда он это знал, до сих пор не понимаю.
- Об этом пишут, - я сначала не понимаю, о чем он, - часто пишут в книгах, - поправляет сам себя, - может, он читал какую-то из них.
- Это было мое первое посещение Халигплаца, как бы это ни звучало. – Я смеюсь, но смех выходит горьким. Половина отряда погибла в один день. – Знаешь, я согласна. На свадьбу в Халигплаце, - продолжаю говорить, - в конце концов, это больше не имеет никакого значения.
Я ненавижу, когда на меня смотрят в упор – это чувство преследует еще с войны. Тогда так прямо и изучающе смотрели только просы, если замечали. Это цепкий и неприятный взгляд, когда единственное, что ты под ним чувствуешь – это желание поскорее оборвать связь и стрелять на поражение.
В Халигплаце стрелять нельзя, да и нечем. Разве что под юбку пистолет спрятать. Из собравшихся я узнаю всех, за исключением чиновника рядом с Фредом – среди мужчин в белых костюмах, он выделяется своей белой рубашкой с серой и черной отличительными полосами. – Фред о чем-то ему рассказывает, а тот лишь кивает и продолжает смотреть. На меня, конечно.
Он не верит – это очевидно; я уверена: он видит подобные фарсы ежедневно. Торжественная обстановка, натянутые улыбки – в последнее время все это стало обыденностью, происходит постоянно. Шоу ради шоу, ради того, чтобы иметь хоть какой-то малейший шанс жить полноценной жизнью. О полноценности, конечно, можно поспорить, но не все хотят в тюрьму, и не все хотят, чтобы мужа или жену выбирал сотрудник отдела контроля за рождаемостью.
Но верят остальные – и это кажется самым удивительным; они ведь все до единого знают, что эта свадьба – вранье, что так сложились обстоятельства. Но даже Майкл, который был со мной от начала до конца, улыбается. Смотрит на меня – и улыбается так тепло, и мне кажется, что когда он выдавал замуж свою сестру, еще до войны, он улыбался точно также. Он еле заметно кивает, когда ловит мой взгляд – и становится немного легче. Сегодня я не одна.
Я никогда не мечтала, чтобы к алтарю меня вел отец, а мать утирала слезы платком – да и не помню, мечтала ли я о свадьбе вообще. Наверное, может быть, в детстве, начитавшись книжек про любовь. Но где-то глубоко внутри мне хотелось, чтобы кто-то из родных разделял этот день со мной. Родных здесь не было – но был хотя бы друг.
И, конечно, Йозеф в очередной раз оказался прав: здесь очень красиво. Только вот путь до алтаря кажется невыносимо длинным: я иду, и стук каблуков разносится по большому залу. Здесь слишком много белого: белый пол, белые стены, белый потолок – белые шторы, белые колонны, даже фонтаны – и те белые. Вокруг много света – и в какой-то момент я жмурюсь, чтобы не ослепнуть; перед глазами мелькают белые мушки – и все расплывается.
- Прошу всех гостей совершить подношение.
Я останавливаюсь перед стеклянной стеной, с которой на меня смотрит богиня Рёкия, рядом стоит Йозеф, а вокруг нас толпятся все остальные – и в руках у каждого белые цветы. Они все синхронно двигаются вперед, к небольшому столику – и это единственное оживление здесь; я улавливаю отдельные слова, вижу, как Амира склоняет голову и что-то шепчет себе под нос. Я даже молитв не знаю, что я здесь делаю?
Я чувствую себя неуютно, пока они раскладывают цветы – и мне кажется, я в жизни не видела столько; Рёкия смотрит на меня – и в какой-то момент оживает в моем воображении. Я совсем не помню ее легенду – только то, что она в итоге умерла за свою семью, - но не думаю, что она осуждает меня. Боги никого не осуждают – Йозеф рассказывал, - и они снисходительны к тому, что мы делаем. Наверное, потому, что сами они были слишком человечными.
- Рёкия принимает ваши подношения.
Звучный голос смотрителя объявляет об окончании подношений – и теперь наша с Йозефом очередь.
Подойди, положи цветы и склони голову.
Надо будет отдать ему должное – он терпеливо объяснял, что и в каком порядке нужно будет сделать. Сначала подношение, потом клятва, потом…
- Йозеф и Розмари, - задумчиво произносит смотритель. Она не поднимает головы от книги, но явно не читает ее, – вы стоите здесь, перед лицом богини Рёкии, в намерении вступить в брачный союз. Боги всегда наблюдают за вами. – Она делает паузу. – Вы должны помнить об этом, но не перекладывать на них ответственность за принятое решение. И сейчас вы, стоя здесь, показываете им, что понимаете это.
- Понимаем, – в один голос.
- Вы понимаете, насколько велика ноша, которую вы берете на себя, и принимаете ее.
- Принимаем.
- Вы понимаете, что решение, принятое вами – добровольно. А если нет, то знаете о последствиях и принимаете их.
- Принимаем.
Смотритель поднимает голову и смотрит на нас. Сначала на Йозефа – прищурив глаза, а затем на меня – точно таким же взглядом. И я понимаю, что она – слепая. Вместо радужки у нее два белых, затянутых мутной пленкой пятна. Смотрители начинают изучать Саннинг раньше, чем учатся говорить - и посвящают этому всю жизнь. Аски называют их вечными невестами* - им нельзя иметь отношений и создавать семью.
- Вы понимаете, что с этого момента для вас нет пути назад. Вы, Йозеф, и вы, Розмари, понимаете это и принимаете друг друга.
- Принимаем.
Я чувствую, как у меня дрожат колени.
Когда произносишь эти слова – нельзя смотреть друг на друга. Но мне очень хочется увидеть взгляд Йозефа.
- Беслут*, - она смотрит нас.
- Беслут, - хор голосов раздается сзади. Я успеваю забыть, что здесь был кто-то кроме нас.
Вся церемония происходила в тишине – и я обращаю на это внимание только сейчас. Я слышу, как ветер играет в занавесках и за открытыми окнами качаются деревья – и свое собственное дыхание тоже слышу.
- Йозеф, вы можете посмотреть на Розмари.
Йозеф поворачивается ко мне, и я чувствую, как он смотрит на меня. Наверное, кажется – но он замирает. Что, от восторга дар речи потерял? – хочется спросить. Но я все еще смотрю на Рёкию. Молча.
- Розмари, вы можете посмотреть на Йозефа.
За все время я не могу понять только одной вещи: почему я так волнуюсь? Почему руки дрожат, почему все кажется таким искусственным, и почему вдруг появилась необходимость чувствовать взгляд Йозефа?
Я поворачиваюсь к нему. И тоже – замираю.
И с ужасом понимаю: я забыла, что делать дальше.
Я просто смотрю ему в глаза, и пытаюсь представить, как это выглядит со стороны. Я, Йозеф, как за нами наблюдают гости. В какой-то момент я даже забываю о существовании Фреда и наблюдателя.
Йозеф только улыбается уголком рта. У меня что, губы дрожат? Да быть этого не может.
- Подойдите.
Смотритель ставит на стеклянный стол кувшин, и стук керамики о стекло разносится по всему залу.
Точно. Кувшин.
- Возьмите его, Йозеф, - я наблюдаю за его движениями. Он даже сейчас спокоен – на его лице ни волнения, ни паники, спокойный и уверенный взгляд. – Розмари, - вслед за кувшином появляется большая чаша – протяните руки.
И если раньше дрожь в руках я только чувствовала – то теперь еще и увидела. Подумать только – я прошла через всю войну, чтобы сейчас стоять здесь, держать руки над чашей и волноваться из-за этого.
- Этой водой вы смываете ее прошлое, - смотритель переводит взгляд на мои руки, когда вода начинает литься, - вы смываете его сами, - вода продолжает течь, - и для вас ее прошлого больше нет.
- Беслут. - Йозеф говорит это так, чтобы слышали только я и смотритель. И от того, сколько он вкладывает в это слово – мои руки дрожат еще сильнее. Я жду, что он посмотрит на меня и улыбнется этой своей снисходительной улыбкой – но этого не происходит.
- Розмари, ваша очередь.
Кувшин кажется мне очень тяжелым, он скользит в руках – и в какой-то момент понимаю, что сейчас его уроню – но вдруг чувствую, как Йозеф одной рукой успевает поддержать мою ладонь – почему-то он делает это очень осторожно. И я успокаиваюсь.
- Йозеф, протяните руки.
Она говорит это спокойно, без раздражения, которое я ожидала услышать.
- Этой водой вы смываете его прошлое, - я вижу, как вода льется на руки Йозефа и завидую его железному спокойствию, - вы смываете его сами, и для вас его прошлого больше нет.
И прежде, чем сказать – выдыхаю:
- Беслут.
- Вы чисты друг перед другом, - смотритель ставит на стол прямоугольную коробку, - и в доказательство того, что вы принимаете это, обменяйтесь кольцами.
Смех здесь, конечно, неуместен – и я не смеюсь; только внутри себя – даже нервно как-то. Достать кольцо из коробки – целый подвиг.
Но все проходит спокойно – Йозеф надевает кольцо на палец мне, а я – ему. И мы снова стоим перед Рёкией и не смотрим друг на друга.
- Боги принимают ваш союз. Перед лицом Рёкии Аринн, богини любви и хранительницы семейного очага, брак считается свершенным. – Она делает паузу. – Поцелуйте ее.
Я даже не понимаю, к кому она обращается и кому кого нужно целовать. Портрет Рёкии или…
А потом до меня доходит – ровно в тот момент, когда Йозеф целует меня. Он придерживает мой подбородок двумя пальцами – и поцелуй выходит очень целомудренным. Йозеф прикасается своими губами к моим и задерживается чуть больше, чем следовало бы. Но я с ужасом осознаю, что отвечаю ему.
- Беслут, - раздается хор голосов где-то сзади.
Йозеф отошел от меня почти сразу после окончания церемонии – и зачем-то перед этим поцеловал в лоб. Мне не хотелось смотреть на него и не хотелось, чтобы он был рядом – и так было лучше. Рядом с ним сейчас я чувствовала себя бессильной. Он отошел выяснять какие-то вопросы с Фредом, а я ела праздничный торт – как и все окружающие меня люди. Они подходили ко мне – поздравляли со свадьбой. Амира даже спросила, где я нашла его – мол, редко где встретишь мужчину, который с такой искренностью проходит церемонию. Я только пожала плечами – сам свалился. И ведь почти не соврала.
Весь вечер я ощущаю себя не в своей тарелке. Нужно потерпеть еще пару часов – успокаиваю себя. Пару часов, и все это закончится.
Но, конечно, ничего не заканчивается - ни через час, ни через полтора. Гости разбредаются по территории Халигплаца, но отчего-то их хорошее настроение не передается мне.
На улице становится еще жарче, чем днем. Я наблюдаю за закатом солнца – сегодня очень красивое небо. Давно не видела такого – а может, просто не обращала внимания. В конце концов, должно же быть сегодня что-то хорошее. Если закрыть глаза на пустыню - здесь почти как в Рагнгерде; на весь Тихий этот Халигплац единственное место, где растут настоящие деревья и цветы. Я вдыхаю глубже - и даже воздух кажется здесь другим. Как в Рагнгерде.
- Миссис Фессельн. – Наблюдатель подходит ко мне сзади, - вы чудесно выглядите. Меня зовут Кристиан Ландграаб, я наблюдатель.
- Да уж, - отвечаю, и сдавленно смеюсь. Был уже в моей жизни один Кристиан - и ничего хорошего он за собой не оставил. Правда, если бы это был Ландграаб, сейчас бы я уже жила в Сване. Разыгрывать счастливую невесту нет ни сил, ни желания. Я пытаюсь найти глазами Йозефа, но его нигде нет.
- Знаете, - он становится рядом со мной и продолжает на меня смотреть. От его взгляда мне не по себе. – Я за последние несколько месяцев повидал много свадеб, - он коротко смеется, - люди заключают браки как ненормальные.
- Могу себе представить.
- Как правило, все эти свадьбы – фальсификат. Местами, конечно, отличный – от правды не отличить, но фальсификат. Вы понимаете.
Конечно, как тут не понять. Внутри все холодеет. Не мог же он догадаться.
- К вашей свадьбе я был настроен скептически. – Смотрит мне в лицо, - даже больше, чем обычно. Я читал ваше досье и досье мистера Нотта.
Я киваю – на большее не хватает.
- Что вы хотите сказать?
- Ваш рассказ о знакомстве. Он действительно преподавал у вас в школе?
Я выдыхаю. А я говорила Йозефу, что это глупо. Еще глупее чем все, что он предлагал до этого.
- Да, - я стараюсь натянуть улыбку, - мне было пятнадцать лет, а он приезжал в Рагнгерд по образовательной программе крупных городов Сванвейга, - я делаю паузу, - вы и так это знаете, - улыбаюсь.
- Я помню эту программу. Лучшие студенты университета приезжают на семестр преподавать в школе. Не знал, что она добралась в такие дебри.
Он выжидающе смотрит – но я не знаю, чего он ждет. Реакции? Какая тут реакция может быть, если, конечно, Йозеф никогда не приезжал по этой программе в Рагнгерд, и все это – полная чушь.
Пожимаю плечами.
- Не сомневаюсь в нашем департаменте науки, мистер Ландграаб.
- О нет, я тоже…кхм…не сомневаюсь. Вы не подумайте, - он поправляет костюм.
Все никак не понимаю, к чему он клонит.
- Как так получилось, что вы и мистер Нотт…
Я обрываю его прежде, чем он закончит.
- В местах, где я родилась, девочки взрослеют рано, – ага, конечно, Розмари, - и понимаете…маленькая деревня, а тут – новый человек приезжает. Да еще и такой, как Йозеф, - смотрю на него, - можете понять.
- Звучит убедительно, конечно. Но, вы понимаете, моя задача – ставить под сомнение искренность ваших намерений и намерений мистера Нотта.
- Конечно. Именно поэтому вы так искренне повторяли «беслут» - смеюсь, - но да, я понимаю.
- Не боги заключают брак между вами на самом деле, Розмари. Правительство, сегодня в моем лице.
У него очень сухой и неприятный смех. Смех человека, от которого нельзя ожидать ничего хорошего; если сейчас он скажет, что раскрыл наш обман – он закатает нас с Йозефом в асфальт.
- Все это к чему. Вам я поверил, Розмари. Это первая свадьба в Халигплаце. Аски хоть и не ортодоксальны, но мало кто ради обмана согласится на такое. Поэтому, да, миссис Фессельн, можете вздохнуть свободно.
И я это делаю – мысленно, конечно, как камень с души падает. Но ему я этого не показываю – это выдаст нас с Йозефом.
- Одного только не понимаю.
- Да?
- Почему мистер Нотт взял вашу фамилию?
- Так сложились обстоятельства. Это традиция моей семьи – муж всегда берет фамилию жены.
- Вот как…- он удовлетворенно кивает, - хорошо, спасибо, миссис Фессельн. Надеюсь, еще встречусь с вами.
Надеюсь, что никогда больше не увижу вас – думаю, а сама улыбаюсь самой милой улыбкой, на которую способна.
Где носит Йозефа? Интересно, с ним он тоже разговаривал? Я наблюдаю за тем, как этот Ландграаб уходит и подавляю в себе желание швырнуть ему в спину камень.
- Поздравляю тебя, Розмари.
А вот сейчас камень бы мне пригодился.
Нет-нет-нет. Слишком много потрясений для одного дня. Уйди. Уйди и никогда больше не возвращайся.
Я не хочу оборачиваться – если я обернусь, я дам согласие на диалог. А я не хочу больше ни с кем сегодня разговаривать
.
- Ты выглядишь потрясающе.
Я зажмуриваюсь. Мне это кажется. Просто кажется. Но нет.
Бреннан подходит ко мне – настоящий и живой, как и в прошлый раз. И, как и в прошлый раз – меня охватывает животный ужас.
Ты умер у меня на руках. Я похоронила тебя.
- Тебя не приглашали, Брен, - я отвожу взгляд, - тебе лучше уйти.
- Не бойся меня, я все-таки твой брат. – Он пытается взять меня за руку, но я отмахиваюсь, - я просто пришел посмотреть, как ты выходишь замуж.
Никогда не думал, что мне придется смотреть, как ты выходишь замуж.
Сознание само дружелюбно подкидывает эту фразу из сна, приснившегося накануне. Тебе бы и не пришлось на это смотреть, если бы ты каким-то чудом не выжил.
- Уйди, пожалуйста, я не хочу, чтобы нас увидели вместе. – Я поворачиваюсь к нему и смотрю твердо, хмурю брови. – Уходи, Брен.
- Я хочу поговорить с тобой, - в его голосе нет эмоций.
- Мы уже говорили.
- Мне недостаточно.
- А ей – достаточно.
Йозеф. Боги. За все время, что я знаю его, этот раз – единственный, когда я действительно рада его видеть. Сейчас с ним лучше, чем без него.
Он смотрит на Бреннана уничижительно – именно так. И Бреннан отвечает ему взаимностью. Только с той разницей, что у Йозефа во взгляде – сталь, а у Бреннана – чистая ненависть. И ему явно повезло меньше.
- Ты ее недостоин. – Бреннан складывает руки на груди.
Йозеф молчит – но ему и не надо говорить.
- Я считаю до трех. На «раз» тебя здесь уже быть не должно. – Он прикасается ладонью к моему запястью – скорее рефлекторно.
И Бреннан уходит – еще до того, как Йозеф начинает считать. Сначала он идет лицом к нам – а потом разворачивается, и идет странно пошатываясь. Он что, пьян?
- Кто это был? – он сжимает запястье, не сильно и без агрессии – но ощутимо.
- Мой брат.
Йозеф тяжело выдыхает – и это вообще первый раз, когда я вижу неопределенность на его лице. Он переводит взгляд с меня назад, и обратно. Но ничего не говорит.
- Поехали домой, Розмари. Все уже разошлись.
Дом встречает нас темнотой. В дороге я не успела заметить, как стемнело. Я не могла перестать думать о Бреннане, о том, зачем он пришел на самом деле. Я не верила ни одному его слову. Йозеф молчал, он ничего не спрашивал – и выглядел отстраненным.
Мой брат умер – и я говорила ему об этом. И спасибо богам, что мне не нужно ничего объяснять – хотя бы сегодня. Потому что я и не смогла бы.
Йозеф закрывает за собой дверь, когда мы приезжаем и также молча уходит на кухню. Я постепенно расслабляюсь – наконец-то этот день заканчивается.
Присутствие Йозефа дома не напрягает меня, и скорее – наоборот; это лучше, чем в одиночестве ходить из комнаты в комнату.
- Ты спишь на диване, - говорю по дороге в спальню. – Возражения не принимаются.
- Как будто я рассчитывал на что-то другое.
- Я все слышу, - кричу оттуда. – Если не нравится диван, в ванной есть коврик. - Говорю без злобы. Йозеф не отвечает.
Я никогда не выглядела так, как сегодня – это я вижу в зеркало. Длинные волосы, платье, туфли – и я уже действительно похожа на женщину. На ту самую Розмари-хранительницу-очага. Я смотрю на себя, и мне нравится то, что я вижу в отражении. Во всяком случае, сейчас; и живота не видно – он хоть и не такой большой, чтобы его прятать.
Я машинально глажу себя по животу и смотрю в окно. Одно неверное решение повлекло за собой столько последствий – и не только для меня, для многих людей вокруг. И если еще месяц назад мне было страшно, то теперь я хотя бы не одна во всем этом. Йозеф взял на себя ответственность – и теперь нам это на двоих.
- Розмари, - я вздрагиваю.
Йозеф стоит в дверях. И без того тихий голос сейчас звучит еще тише.
Как всегда - уверенно. Я ощущаю взгляд Йозефа, и единственное, что мне хочется сделать - это спрятаться в шкаф и никогда оттуда не вылезать.
- Я же сказала, ты спишь на диване.
Он ничего не отвечает, подходит молча и останавливается за моей спиной. Я слышу, как он дышит, и вижу его отражение в зеркале. Йозеф смотрит – прямо мне в глаза.
- Даже думать не смей.
Он стоит слишком близко, и мне не нравится это. Я чувствую его прикосновение – он отодвигает мои волосы и пальцами проводит по моей шее.
- Йозеф, я сломаю тебе руку, - да я пошевелиться не могу, о чем я. И он, кажется, прекрасно это понимает - ведет ниже раскрытой ладонью и оттягивает собачку молнии вниз.
- Я последний раз тебя предупреждаю, Йозеф. Отойди от меня.
- Я не трону тебя. - И в противовес своим же словам он оглаживает меня по голой спине. Чувствую дрожь во всем теле и продолжаю верить, что это - от прохладного воздуха, а не от того, как легко и нежно он прикасается ко мне. Этот Йозеф не имеет ничего общего с Йозефом, которого я знаю.
Какое-то время он осторожно гладит меня по спине и ничего не происходит. Я не смотрю на него – знаю, что последует за этим.
Он разглядывает татуировку на моей спине.
– Война начинается в разумах людей. - Читает, проводит пальцем по каждой букве на моей татуировке. – Я всегда знал, что это была ты. – Он говорит это очень тихо.
Я всегда знал, что это была ты.
Я знаю этот голос.
Разворачиваюсь и толкаю его в грудь двумя руками. Дышать моментально становится нечем, чувствую, как с плеч соскальзывает платье - но успеваю поймать его у груди.
Я знал.
Смотрю на него, пытаюсь понять, как это вообще возможно. Конец войны, Корпгерд. Длинные волосы, зеленые глаза, и этот голос.
Только тогда это был не Йозеф.
- Отто? - я смотрю на него, и уже не вижу ни Йозефа, ни комнату – перед глазами только та миссия, тот день, когда из группы выжило только трое, развалины Халигплаца, карта, и Отто в руках с этой картой, четко раздающий команды, и как перед началом операции он говорит "я знал, что все сложится в нашу пользу". Знал. Он знал, где искать карту, он знал, где искать ход, он знал все. Он постоянно говорит, что знает. И знает, что найдет меня, если что. Он всегда знает, что делать.
Даже когда он рисковал собой – он знал, что делает.
Это смешно. И я смеюсь - уже все равно. Так не бывает. Это невозможно. И верить в это я не хочу. Второй раз в моей жизни человек воскресает из мертвых.
И думает, что я поверю в это.
Я смеюсь еще громче.
Розмари, осторожно.
Боги, иногда ты бываешь такой глупой.
У меня есть дом, в Эгиле. Когда все кончится, я увезу тебя туда.
- Ты серьезно? – чувствую, как подгибаются колени. Йозеф молчит, - все это время, Йозеф? Или как мне называть тебя теперь? - он делает шаг вперед. - Не трогай меня. Не смей. Прикасаться. Ко мне. – Я смотрю на него, а перед глазами все плывет.
Я найду тебя, даже если мне придется объездить весь континент.
- Розмари. – Он подхватывает меня и опускается на пол. - Все, - держит меня за руки и смотрит в глаза. – Все кончено, все позади.
Я найду тебя, Розмари.
Бью его кулаком в грудь – но выходит очень слабо, руки не слушаются.
Ты нашел меня.
Перед моими глазами сейчас совершенно другой человек – он смотрит на меня и тепло улыбается. Он ничего общего не имеет с Йозефом Ноттом.
- Отто, - я прижимаюсь к нему, - ты нашел меня. – И продолжаю смеяться.
1/9. Беслут
Древовидный вид
